Пол Керни - Иное царство

Он разлепил заиндевелые ресницы и увидел, что над ним наклоняется Котт. На ней, как в тот, первый раз, когда он ее увидел, был только белый балахон, но она, казалось, не чувствовала холода.

Он улыбнулся. Белый балахон! Как долго она его носила! Похожий на больничную рубашку, какие выдают беременным женщинам. Почему он прежде этого не замечал?

Она безмолвно смотрела на него, и он вздохнул.

— Ну ладно.

И кое-как встал на четвереньки, потом поднялся на ноги. На пальцах у него были белые пятна и на тыльной стороне свободной руки. О, Господи, до чего он устал!

— Черт бы тебя побрал, Котт!

И все-таки он побрел вперед.

Он шел как будто уже много часов, но небо на востоке не светлело, заря не занималась, да и луна словно бы висела все там же. Большой Медведицы видно не было, и он не мог определить время. Может, Всадник нарочно погрузил все в сумрак, чтобы помешать ему взбираться по дороге? А может, его чувство времени, как и все остальные, путалось и лгало?

Но он дошел.

Вот так. У него вырвался хриплый смешок, тут же превратившийся в кровавый кашель.

Перед ним, черные и сверкающие, вставали стены замка высотой в пятьдесят… в семьдесят футов, нигде ни щелки, ни полоски известки. Под подошвами он ощущал булыжник, только чуть присыпанный снегом, — ледяной ветер подметал утес вокруг. Он замерз так, что уже не дрожал.

Впереди высокие и черные зияли ворота.

Сухой ров, пробитый в скале, точно темная расселина. Осыпающийся каменный мост вел к черному провалу портала. Как мост дома, подумал он. Вход. Он знал, что должен войти в него, и знал, что надо торопиться: жизнь и сознание ускользали. Его тело было еще крепким и закаленным вопреки долгим годам небрежения, но он же человек. Смертный.

И, пошатываясь, он вошел под портал.

— Котт! Ты здесь?

По сторонам широкого двора поднимались огромные здания. Позади него торчали островерхие надвратные башни. Посреди двора — обвалившийся колодец.

Не здания, развалины: обрушившиеся стены, провалившиеся крыши, на булыжнике вокруг — разбитые черепицы, всякий мусор, гниющие обломки некогда толстых дубовых балок. Майкл брел среди хлама столетий. Сломанные мечи, обрывки кольчуг, кости, черепа. Глиняные и медные сосуды, льдисто поблескивающие обломки драгоценных украшений. Все это усыпало булыжник, будто конфетти после праздника. Заброшенность. Пустота.

— О, Господи! — простонал он.

И вдруг где-то совсем близко — музыка. Тамбурин, аккомпанирующая мандолина, золотые звуки арфы. Чудная, завораживающая музыка, от которой сжалось сердце, а она замерла в воздухе, точно эхо серебряных колокольчиков, одновременно и веселая и грустная. Он где-то уже слышал ее.

Высокие стены, вздымающиеся в солнечном свете, белые как мел. Парапеты, вьющиеся по ветру знамена, мужчины в сверкающих латах верхом на могучих конях. Мост через широкую искрящуюся реку, где плескались и ныряли девушки, как серебристые рыбы .

Картина, возникшая на миг, чтобы тут же исчезнуть. Почему у него такое чувство, будто он бывал тут прежде?

Потому что он ощущал ее присутствие. Она сопровождала его всю дорогу от деревьев.

Она здесь .

У него помутилось в глазах. Последние силы оставили его, и он рухнул на колени на жесткую землю.

Из теней выехал Всадник, копыта его коня мягко стучали по булыжнику. Всадник… немыслимо огромный, достигающий звезд. Луна была нимбом над его головой, а под капюшоном — непроницаемый мрак.

Сердце Майкла мучительно сжалось. Котт не звала его. Какая-то уловка. И его душа обречена.

Однако он не испытывал страха. На пределе боли и усталости — ясность мысли, ледяная логика. Худшее уже произошло. И теперь ему все равно.

Морщась от боли, он поднялся на ноги.

— Кто ты такой, черт дери? — буркнул он.

Вместо ответа Всадник поднял руку и откинул капюшон. Майкл охнул.

Ничего даже отдаленно человеческого. Голова была точно темный пень, обвитый побегами жимолости, как ожерельем. Поблескивающий остролист свисал, точно волосы, вперемешку с омелой и шиповником. Вместо глаз — красные ягоды рябины, а над ними — свернутая кольцом ветка терновника, будто корона.

— Я Дикий Лес, — негромко сказал Всадник, и голос его был шелестом огромных деревьев под ветром. В нем отсутствовала глубина, словно его грудь была незамкнутой, но полна колышущейся листвы.

— Котт, — прошептал Майкл. — Где она?

Здесь, Майкл . Слова пронеслись мимо него, как подхваченный ветром лист.

Мы все здесь, Майкл .

Он понял, что голос исходит от Всадника.

— Что ты сделал с ней… с Розой? Чего ты, черт подери, добиваешься?

— Тебя .

Майкл, дрожа, попятился.

— Нет.

Внезапно на коне перед ним оказалась Котт. Шрамы и рубцы исчезли бесследно, ее волосы сияли в потоках лунного света.

— Это я, Майкл. Я часть леса, какой была всегда. Я не изменилась. Просто я больше не боюсь.

— Он заполучил тебя, Котт. Все-таки заполучил. И по моей вине. Прости.

Она как будто рассердилась.

— Ты ничего не понял! — но ее лицо растворилось в воздухе, и он вновь смотрел на мшистые черты Всадника. Зеленый Рыцарь.

— Я Дикий Лес, — повторил он. — И я все, чем ты хочешь, чтобы я был. Ты видишь то, что хочешь видеть. В корнях и в ветвях мой сок такой же, как в любом дереве, вскормленном этой землей.

Теперь на неподвижном коне сидел Неньян. Его широкое лицо чуть улыбалось.

— Ты изменился, лесовик. Мир, в котором ты живешь теперь, не годится для тебя. Ты принадлежишь лесу, как и я.

— Он забрал твою душу, — прохрипел Майкл.

Священник продолжал улыбаться, покачивая головой.

— И все-таки ты ничего не понял!

Он исчез.

— А Роза? Что случилось с ней? Она тоже здесь?

— Она умерла в твоем мире, но да, она здесь. У нее родилась дочь, которая принадлежала лесу.

Котт. Майкл догадался об этом много лет назад. Его двоюродная сестра.

— Покажи мне Розу.

— Она умерла.

— Как и Неньян.

— Священник был частью леса, частью этого мира. А потому он никогда не умрет по-настоящему.

— Значит, поиски с самого начала были безнадежными. И у меня нет способа освободить Розу, — его душила горечь. Горечь и унижение. Все страдания были бессмысленными. Он потратил зря свое время в этом мире. А может быть, и время Котт.

Всадник ничего не ответил.

Холод въедался в Майкла, как кислота. Кровь в его ранах замерзла кристаллами, совсем черными в лунном свете. Времени у него почти не осталось.

— Почему я здесь? Ты притащил меня сюда, ведь так?

Увитая листьями голова слегка наклонилась. Конь обнюхивал белую землю. На его морде оседал иней, но он словно бы не замечал холода. Лицо Майкла превратилось в ледяную маску, его дыхание кристаллами оседало вокруг губ и ноздрей. Когда он говорил, маска трескалась. Его томила невероятная усталость.