Виктор Дубровский - Тайные тропы

Если вы думаете, что дальше всё пошло по маслу — посмею вас разуверить. Дальше пошло ещё хуже, потому как Ичил, нащупав твёрдую почву под ногами, взялся за меня всерьёз. При этом ничего нового не сказал, иезуит. «Желание, знание, понимание, умение, ограничение» — как попугай он твердил мне в каждый день, как гвозди в голову забивал, да ещё подпаивал какими-то своими растворами, чтобы я всю эту муть воспринимал. Потом принялся мне втирать, что на всякое хитрое отверстие есть болт с левой резьбой и заставлял меня разучивать методы противодействия желающим отнять уже мою жизнь. Тут уж не до водки было, и, в конце концов, я захотел уже его убить собственноручно, но, как назло, именно в этот момент Ичил от меня и отстал. Почуял, видимо нешуточное кипение страстей в моём организме.

— Надо тебе дней семь отдохнуть, — объявил он, — получше всё должно усвоиться.

В растрёпанных чувствах я убил четырёх сусликов и велел приготовить себе вкусный бульон, а из шкурок пошить рукавицы. Надо мной снова тихо, за углом, посмеялись, но я-то знаю, что делаю. Так вот, в хлопотах и заботах, доехали до Урун Хая, я даже и не заметил, как время пролетело.

Для окончательного закрепления материала в головах новобранцев, на подступах к плоскогорью мы разбили лагерь. Построил всю эту братию, прям как на плацу, дабы все прониклись торжественностью момента. На правом фланге — знаменосец с бунчуком, белый ворон, всё в общем, как у людей.

— Р-ряйсь! Смир-рна! Здравствуйте, гринго!

— Здра-гав-гав-гав-гав!

Я устроил окончательный митинг, посвящённый окончанию первого похода, и произнёс речь. Вкратце, объявил о том, что щенки теперь стали настоящими гринго, в чём, собственно, значительно покривил душой, пожелал успехов в боевой и политической подготовке. Поскольку лидеры в гоп-компании уже определились, то я перетасовал тройки и назначил старших, раздал красивые шевроны. Теперь у меня были настоящие капралы, а также гринго первого, второго и третьего классов. Малышей подбодрил, у вас, дескать, всё впереди, терпение и труд всё перетрут. Дополнительно наградил Дохсуна званием старший сержант и выдал премию в сто таньга. Мелочью, чтоб не зазнавался. Талгату тоже обломилось, так что все стали довольные и счастливые.

Отряд малолеток немного, но все-таки увеличился в числе. Во время похода мы подбирали сирот и просто добровольцев, которых ввели в заблуждение стройные ряды нашего пионерского отряда и громкие речёвки, с которыми мы проходили аулы и кишлаки. Часть примазавшихся, которые поняли, что помимо побрякушек надо вламывать совершенно не по-детски, тихо слиняла в ходе марша. Я их не порицаю — не всякому дано, как говорится.

Наконец эта тягомотина закончилась. Скажу вам прямо, удовольствия эта текучка мне не доставляла. Я тащил всё это только силой воли — потому что надо. Меня снова накрыл приступ самоедства. Ни выпить тебе, ни с бабцами покувыркаться на мягких перинах. И с чего я подписался на должность советника? За каким хреном? Спокойно занялся бы поисками дороги домой и не впёрся бы мне этот политический бомонд. Как будто кто-то глаза мне затмил и разум отключил. Какое-то наваждение бесовское. Чёрт. Ладно, раз уж впрягся, то надо хоть одно дело довести до конца. Закончу с этим дурацким фестивалем и дам дёру от Тыгына. Прямиком к прорехе в пространстве.

Служки, посланные Улахан Тойоном нам навстречу, показали, где кому располагаться. Мне отвели каменную избушку, сложенную из плоских камней, зато внутри оштукатуренную и побеленную, о пяти просторных комнатах. Своего Санчо Пансу я поселил в одной комнате, а сам занял остальные.

Для того чтобы моим пацанам жизнь мёдом не казалась, велел им разбить лагерь подальше от цивилизации, но в пределах мой досягаемости. Старшим оставил Дохсуна, чтоб наладил, согласно уставу, караульную службу.

Потом взял за хобот какого-то халдея и приказал, чтобы меня ввёл в курс, где тут что. Ну, провёл он меня по загородной резиденции Улахан Бабай Тойона. Что я вам скажу — вот как надо устраиваться, вот к чему надо стремиться. Видимо, дворцы ближневосточных сатрапов были сделаны с такой же неяркой, не бросающейся в глаза роскошью. Пяток мраморных и полированного гранита бассейнов с горячей и холодной водой, искусно обрамлённые камнем водопады. Сады, павильоны с резными рейками, увитые виноградом и плющом, всяческие беседки и домики, украшенные дивной красоты резными каменными балясинами. И всё это вписано в красивейшие ландшафты альпийских лугов. Мне тоже надо будет так сделать на Ыныыр Хая. Там есть подходящее место. Ещё кого-нибудь ограблю и хватит денег, чтобы нанять мастеров.

Халдей мне показал место, где можно искупаться, хотя везде можно, делёж происходит только по месту, мальчики налево, девочки направо. Я взял полотенце и гель для душа и пошёл купаться. Выбрал мраморный бассейн с водой подходящей температуры, да ещё и с газом, намылился и погрузился. Красота необычайная, нега по силе сравнимая с древнеримским развратом [13] О римском разврате Вольдемар судит по к/ф «Калигула», Апулею и фрескам Помпеи. и падением нравов. Я понял, почему они вымерли. Их погубили бассейны. Но я не предусмотрел одного — кто бы охранял мою нравственность от посягательства совершенно бесстыдных служанок. Их, наверное, сама Сайнара, мстительно думал я, послала, для непредвзятой оценки моих статей. Пока они хихикали и шушукались в кустах, я вышел на берег и начал вытираться, повернувшись к ним кормой. Пусть докладывают, дурочки набитые. Я оделся и двинулся в свои хоромы. Надо бы Тыгыну доложиться, что мы прибыли. Тут я как раз и смог посмотреть со стороны, как Тыгын управляется со своими обязанностями хранителя и ревнителя Закона.

С виду — полный тормоз, погруженный в свои мысли. Сядет на свою скамеечку возле костра, молчит. Пошевелит прутиком уголья, как-то ловко двинет кистью руки, тут же к нему халдей подбегает. Скажет два слова халдею — снова молчит. Что-то думает, однако. Или, к примеру, подойдёт к нему халдей, что-то скажет, и опять какой-то жест рукой, халдей прытью бежит то ли исполнять, то ли ещё что. Или двинет рукой, а ему уже подводят осёдланную кобылицу, его любимую, золотистой масти. Запрыгнет на неё тойон, поскачет по степи, остановится на вершине холма и стоит, вдаль смотрит, будто что высматривает. Потом вернётся, опять сядет возле костра и сидит. Это все видимый слой. Мы же знаем, мы же умные, что все, что мы видим — это не главное. Главное — то, что мы не видим. А я, судя по всему, не вижу практически ничего. Старик совсем не бездельничает. Вокруг него крутится какая-то жизнь, кипит, я бы даже сказал. Но кипит без бурления, без суеты и водяного пара. Не прост дедушка, ох как непрост. Ну и ладно. Это его хозяйство.