Дмитрий Гаврилов - Великий и Ужасный (фантастические рассказы)

— Жгите! — приказал Путята.

Через тын полетели смоляные факела на длинных древках. В ворота били всё яростней. Подсаживая друг друга, ростовцы лезли на стену, кто-то срывался, иные прыгали вниз уже по ту сторону тына — их встречали ладными, дружными ударами.

Крыша занялась. В тот же миг петли да засовы не выдержали, под мощным натиском створки подались. Кияне, бросив бревно, ринулись в проход. Первые же рухнули под топорами словен, но их мигом затоптали следом бегущие воины. Дружинники, подгоняемые зычным голосом конного начальника, высыпали во двор, сминая новгородцев. Те отчаянно защищались, но силы были неравные.

— Хозяйка! Уходи!

— Как же, вас только оставь — хлопот не оберёшься! — крикнула Власилиса, поднимая окровавленный топор.

Справа и слева падали дворовые, слуги и ближние. Враги зло наседали, и вскоре им удалось оттеснить последних защитников к крыльцу. Загудели луки, взвизгнули стрелы.

— Берегись!

Отрок бросился к Власилисе, прикрывая её, и тут же грянулся на ступени, пронзенный коротким копьем. Она успела проскользнуть в приоткрывшуюся дверь — лязгнул замок. Остроносая племянница испуганно ткнулась в грудь.

— Не бойся, родная! Это не страшно! Ведаю, там тебя мамка с папкой встретят!

Кровля полыхала, вниз летели обугленные доски. Горницы заволокло серой душной пеленой.

— Ну, что? — услыхала ведунья голос старшего.

— Заперлась, стерва! Больно дверь ладная да тяжёлая.

Власилиса зарычала, словно раненная медведица.

— Сожри её Огнебог! — выругался тот же голос, — Время теряем! Добейте остальных, и все на площадь! Богумил снова народ мутит…

— Будет сделано, батюшка!

— Знаю я этих новгородцев. Им бы только поорать, а как запалим склады да амбары — тут же разбредутся спасать пожитки! — бурчал Путята.

…Ругивлад жадно хватал морозный воздух, он задыхался. Клубы дыма окутывали дом, но то было в иной, нездешней яви, то осталось в прошлом. Закашлялся. Сознание судорожно цеплялось за приметы, не пуская назад. Молодой волхв глотнул, набрав полную грудь, он старался ещё, хоть на мгновение, удержаться там, в Сбывшемся …

Конный отряд Малховича ворвался в город следом за ростовцами. Дорогу преградила стена огня, по дощатой улице, пламенея, расползалась смола.

— Вперёд! За Киев! За Владимира! — прохрипел Добрыня.

В чёрных дымах угадывался редкий строй воинов, что успел собрать тысяцкий. Дрогнули тетивы. Забились в муках израненные обожжённые кони, калеча и сминая пеших соратников. Всадники яростно ринулись сквозь языки пламени. Многие были сражены новыми меткими выстрелами и рухнули вместе с лошадьми, но те, кто мчался за ними, проскакали по телам павших и врезались в неплотный строй словен. Они раскидали линии защитников и хлынули по улице вниз, прямо к вечевой площади. За конным отрядом бросились и остальные.

— Mужайтесь, ребятушки! — кричал Угоняй, отбивая удар за ударом, — Не пустим супостата!

По всей улице кипела яростная схватка. Душераздирающие крики людей, стоны и ржание мечущихся лошадей, звон клинков и скрежет рвущихся кольчуг. На Угоняя набросилось шестеро. Он защищался с великим трудом.

По всему было видно, что им приказали взять бунтаря живым. Но и тогда он показывал яростную храбрость и поразительное ратное умение. Старик стоял непоколебимо.

Его меч свистнул, взлетел и рухнул. Шелом на враге раскололся, череп хрустнул, в стороны плеснуло кровью и серой кашицей. Кияне отступили, Угоняй утёр бороду, но передышки не последовало. На него бросился молодой и рьяный дружинник. Парня выдали глаза, тысяцкий прочитал, куда удар, он ловко поймал движение стали, неуклюже развернулся и снова окровавил меч. Противник дёрнулся и повалился набок. От плеча до плеча быстро расползалась алая полоса. Наскочившему второму Угоняй тут же подсёк колено не прекращающимся волнистым движением тяжёлого клинка, третьему стремление металла рассекло кисть.

Тысяцкий проклинал дозорных, но ещё надеялся, что там, на вечевой площади, волхв сумеет воодушевить земляков. Даже если бы это было так, не видать ему ни Богумила, ни старухи своей, ни внучат. Стрела угодила в плечо, в едва различимую щель между изрубленными пластинами доспеха.

— Держись, старик! — крикнул ему кто-то.

— Уходите! Со мной кончено! — прорычал он в ответ.

Плечистый новгородец заслонил тысяцкого щитом, в который ткнулись ещё две стрелы, но тут же рухнул, поражённый копьем в живот.

Перчатка мешала. Угоняй потянулся к плечу, ломая древко. На него налетели, сбили с ног и смяли, выкручивая руки назад. Превозмогая тяжесть, мощный старик в какой-то миг отшвырнул, разметал ретивых. Кто-то занёс над ним рукоять меча, пытаясь оглушить. Да уклонился тысяцкий, перехватил врага, повёл и с хрустом вывернул руку из сустава.

Напрасно. Громадный всадник с размаху обрушил на старца ужасный удар секиры…

Площадь гудела. Никто друг друга не слушал. Все попытки Богумила воззвать к землякам тонули в бушующем море страстей. К жрецу протиснулся малец, перемазанный сажей, через спину наискось шёл кровавый след:

— Худо, дедушка Богумил! Кияне по всей реке жгут дворы, горит Великий Город! Твоих тоже порешили…

— Будь он проклят, Добрыня-Краснобай! Покарай его боги!

В тот же миг справа и слева в толпу врезались отряды налетевших, как ветер, всадников. За ними звенели копьями вражьи ратники. Дикая мешанина, скрежет железа, снова кричащие и плачущие навзрыд люди. Трепещущие в судорогах тела.

— Пожар! Караул! Горим! — заорали со всех концов на разные голоса.

И тысячные людские массы вдруг стали расползаться, словенское озеро стыдливо утекало сквозь узкие улицы, и Путята не мешал его стремлению. Площадь быстро пустела. Пыль обратилась в кровавую грязь. Всюду валялись трупы задавленных и посечённых горожан. Хрипели умирающие, стонали раненные.

Богумил в бессилии воздел посох к небесам, но вышние боги не слышали своего служителя.

— Быдло и есть быдло! Что с них возьмёшь? — рассмеялся вельможа, посматривая свысока в сторону беспорядочно мечущихся новгородцев.

Расторопный конюший придержал скакуна. Княжий дядя ступил на землю, умытую славянской кровью. Не побрезговал Добрыня сапожки замарать — не впервой ему.

— Давайте сюда волхва, — приказал Малхович конюшим.

Ростовцы шли плотным строем, выставив копья, вытесняли люд в проулки и гнали вниз к Волхову. Над городом повисла серая дымная пелена. Подъехал и Путята, спешился, не посмел с дядей княжьим с седла говорить.

— Ну, что? Взяли Угоняя? — спросил Добрыня воеводу.

— Не гневись, светлейший! Больно крепок оказался! Гори он в пекле! — выругался Путята. — Да и этот, — воевода указал на Богумила, которого только что подвели, — тоже не слаб.