Рэй Карсон - Книга шипов и огня

Наконец путь внизу свободен. Но мы ждем, пока осядет пыль, поднятая их шагами. Тогда Косме прикладывает палец к губам и жестом показывает нам оставаться как есть. С поразительной ловкостью она выскальзывает из укрытия. Мои ноги дрожат от напряжения, я стараюсь сохранять равновесие на склоне, и пот стекает по моим вискам, пока мы ждем сигнала продолжать поход.

Она возвращается скоро.

— Они идут на запад, — почти беззвучно шепчет она. — Похоже, они не заметили нас, но нам надо уходить, они могут заметить наши следы или наш лагерь. Путь на восток свободен. Пока что.

Мы выбираемся из-за деревьев. Умберто помогает мне спуститься по склону. Я держусь за его руку немного крепче и немного дольше, чем необходимо. Внизу мы останавливаемся, чтобы перевести дыхание.

— Элиза, теперь ты будешь идти впереди, с Умберто. Даже если это будет нас тормозить. Если эта вещь подсказывает тебе, — Косме делает широкий жест рукой, — то просто машешь нам, что надо спрятаться.

Я киваю, хотя идея возглавлять группу на пути во вражеский лагерь пугает меня. Что, если в следующий раз мы не сможем найти, где спрятаться? Что, если я не успею отреагировать? Но когда я догоняю Умберто, я улыбаюсь. Совсем немного. Потому что я небесполезна.

В тишине мы идем два дня, избегая простых ущелий и мягких склонов в пользу оленьих троп, которые цепляются едва заметно на крутых склонах, замаскированные корявым можжевельником и колючими кустарниками. Умберто решительно ведет нас, я иду следом за ним.

Божественный камень согрелся, как только мы оказались вне досягаемости вражеского разведотряда. Но с тех пор он стал постепенно холодеть, сигнализируя о возрастающей опасности. Поэтому я не удивляюсь, когда мы взбираемся на вершину и видим Сьерра Сангре в лучах заходящего солнца, а у подножия гор, словно развернутое одеяло, рассеяно свечение.

— Армия Инвьернов, — сбоку от меня шепчет Умберто. — Все еще больше, чем в одном дне пути. И костры в их походных кухнях сияют, словно города.

— Вражеские врата, — шепчу я, хватая его за руку.

— Возможно, — отвечает он, большим пальцем гладя тыльную сторону моей ладони. — Элиза. С тобой ничего не случится, я не позволю.

Это милые сердцу слова, но даже Умберто не сможет защитить меня от целой армии. Я смотрю на его профиль и говорю:

— Спасибо.

Он отпускает мою руку, когда остальные взбираются на холм следом за нами.

— Мы должны разбить лагерь до того, как сядет солнце, — говорит он и спускается вниз. Я очень стараюсь сохранять темп.

Мы не осмеливаемся разводить огонь этим вечером. Сидим в кружок на наших спальниках, спрятавшись в пещере, и грызем вяленую оленину. Очень скоро я проголодаюсь снова, но зато у меня больше не болит голова. Оглядываясь кругом, я замечаю, что невесело не мне одной. Я хихикаю.

Косме подается вперед, другие поднимают брови в удивлении.

— Здесь что-то веселое, ваше высочество?

Я ухмыляюсь.

— Думаю, мы скучаем по твоему супу из тушканчиков.

Белен и Умберто тихо смеются, а Косме пытается сделать обиженный вид. Хакиан беззаботно глядит в горы. Он всегда такой тихий, обособленный. Несмотря на месяц, проведенный в пустыне бок о бок, он остается для меня почти незнакомцем. Иногда я забываю, что он вообще здесь.

— Ложитесь спать, — командует Косме. — Я первая покараулю.

Косме будит нас поздно.

— Они передвигаются рано утром, боятся жары, — объясняет она. — Раз мы так близко, надо оставаться на месте до полудня.

По-моему, ожидание более невыносимо, чем переходы. Когда я шагаю, мне есть чем занять голову. Например, можно думать о том, куда ставить ногу или как ужасно болят плечи. Мы скрываемся в относительном комфорте, напоминаю я себе, чтобы подбодриться. В итоге я не знаю, рада я или нет, когда мы наконец взваливаем на себя наши рюкзаки и следуем за Умберто прочь из пещеры, в темноту Сьерра Сангре.

Божественный камень становится еще холоднее. Я внимательно слежу за этим ощущением, потому что боюсь не отреагировать на какое-нибудь незначительное изменение, которое будет означать сигнал тревоги. Мой живот и все мышцы напрягаются. Когда Косме командует располагаться на привал, меня трясет от озноба.

Мы укрываемся в сосновой роще. Я дважды роняю спальник, пытаясь расстелить его на одеяле из сосновых иголок.

— Элиза? — слышится взволнованный голос Умберто. — Ты вся дрожишь.

Я киваю и делаю судорожный вдох:

— Холодно тут.

Он прикасается к моей щеке, и я окунаюсь в его тепло.

— Боже! Элиза, у тебя ледяная кожа!

Он бежит к своему рюкзаку и вытряхивает оттуда огниво.

— Что ты делаешь? — спрашивает Косме, когда он пробегает мимо нее вниз, держа в руках кремень и огниво.

— Нам нужен огонь, быстро, пока не село солнце.

— Нет!

— Нам надо согреть Элизу!

Косме поворачивается ко мне.

— Это из-за Божественного камня?

Я киваю.

— Кто-то приближается? — спрашивает Белен.

— Я… я не знаю. Вряд ли. Просто становится холоднее. По мере того как мы приближаемся.

Косме закрывает глаза и трет переносицу.

— Так. Что, если она не может приблизиться к армии?

Остальные смотрят на меня с тревогой. Даже сквозь мою ледяную лихорадку я могу прочесть мысль, которая крутится у них в головах. Что, если мы протащили ее весь этот путь впустую?

— Огонь почти готов, — говорит Умберто. — Еще секунду.

Мы зашли так далеко. Меня наполняет ужасом мысль о возвращении в деревню без результата. А сейчас мои товарищи рискуют быть обнаруженными, только чтобы согреть меня.

Я кладу пальцы на Божественный камень. Его холод просачивается сквозь одежду. «Господи, — молюсь я мысленно. — Что я должна делать?» Как всегда, камень отзывается вибрирующим покоем. Мой живот начинает согреваться.

— Умберто! — шикаю я. — Погаси огонь!

Я закрываю глаза и улыбаюсь. «Спасибо, Господи. Если я должна молиться всю ночь и весь следующий день, я это сделаю». Тепло расползается по телу, от спины к рукам. Я слышу хруст ломающихся веток, это Умберто затаптывает костер.

Я смотрю на них, чувствуя себя расслабленно и растерянно.

— Я должна молиться, — объясняю я им. — Пусть каждый из вас будит меня, заступая на дежурство, чтобы я могла согреться.

Умберто снова кладет ладонь на мою щеку, словно только затем, чтобы проверить температуру.

— Этот Божественный камень — странная вещь, — говорит он, и я вижу облегчение на его лице. Обращенные на меня взгляды остальных — смесь благоговения и тревоги.

После того, как мы расстилаем наши спальники, Белен удивляет нас, доставая из рюкзака буханку хлеба.

— Я его берег, — говорит он. — Для нашей последней ночи перед тем, как дойдем до армии. Наверное, он уже совсем высох.