Татьяна Бражник - Зеркало

— Можно я подумаю о них там. — скромно указывая на дверь, пролепетала я, больше не в силах выслушивать этого ополоумевшего старикана.

Игнат нахмурил брови, в сотый раз повторяя об ответственности и благоразумии. К чему-то припомнил, как они в войну помогали партизанам, геройски колдуя и ни разу не попавшись. У меня так и чесался язык уточнить, не с французами ли он там еще воевал, но побоявшись, что к стандартному плану «Проповедь за плохое поведение» может еще и прибавиться лекция по поводу моей невоспитанности и неуважения к сединам.

Типом Игнат был на редкость пакостным. Из тех бензопил, которые так и хватаются за первую удобную возможность попилить кому-нибудь мозг. Первый час я его внимательно слушала, пытаясь осознать всю глубину своей ошибки и в мыслях костеря этих двух мелких поганцев за то, что подвели под монастырь. На втором часу мне стало безнадежно скучно, задница заныла и грозилась сплющиться от сидения на жесткой скамье, а спина вторила ей, лишенная возможности облокотиться на спинку или стену. Мог бы кто-нибудь из чистого альтруизма поставить хоть нормальный стул, не говоря уже о таких сказочных вещах как кресло! На третьем часу я впала в окончательное уныние, предпринимая отчаянные попытки доказать Игнату, что я раскаялась, как чернокнижник перед костром инквизиции. Но все без толку. В ответ на все мои стоны старикашка возмущенно сопел, и уже через пару секунд лекция продолжалась.

Вот чтоб еще раз я поверила этим двум парам честных непорочных детских глаз! Купили дешевле, чем за копейку! И тетя Аля, наивная душа, поперлась в лес, исколов все руки, притащила им этого пранта, предварительно погонявшись за ним по лесу до чертиков перед глазами. И эльфы, дежурившие в пограничье, не стесняясь, хохотали, держась за животы. Небось, уже всем растрезвонили, какую невдаль взяли в Хранители: малюсенькую лесную зверюшку поймать не могла. Цирк на гастролях в дремучем лесу. Спасибо галантному Орэю, который смилостивился и поймал для меня эту тварь.

И вот как после этого любить детей? Могли бы и предупредить, что эта зверюга такая агрессивная. Прант, по какому-то «нелепому совпадению», вырвался в аккурат под ноги соседской бабки, по агрессивности которой зверек даже и в подметки не годился. Прант, выпучив глаза от невыносимого стресса при виде бабки Варвары, заметался, изо всех сил пытаясь спасти свое чешуйчатое брюхо от этой обезумевшей топочущей громадины. Но соседка тоже не сдавалась и, вооружившись кочергой, принялась догонять убегавшего пранта, преследуя какие-то свои неведомые умам простых смертных цели. В итоге, три безвинные курицы раньше срока лишились жизни, причем я настаивала на вскрытии, убежденная, что виной их гибели был инфаркт и галоши сорок первого размера, а вовсе не зубы и без того встревоженного зверька. Сарай, накануне праздновавший свое столетие, превратился в руины, на которых, изо всех сил корча жертву, восседала сама бабка Варвара, размазывая грязным подолом юбки по лицу слезы. И вину, в виду отсутствия удравшего от греха подальше пранта, повесили на меня. Могли бы и проинструктировать, что вместо истошных криков «стой, гадина», сопровождаемых воистину ведьмовской пляской вокруг руин сарая, надо было просто сплести простенькое заклинание, которое, как оказалось, малышня знала, но не спешила меня в него просвещать.

Самым разумным оказался Вадим, подоспевший, пока жертв не стало больше. Он был одним из местных Хранителей. Хоть я и не видела еще Дар в других людях, было очевидно, что дальше укротителя прантов этому голубчику не прыгнуть. Вадим был простым как три рубля парнем и до такой степени легким в общении, что с ним можно было трещать без умолку часами. Чем мы и занимались все свободное от охоты за прантами время.

Хранителей уже не было два дня, а Лариса, после того как я сварила им суп, на кухню меня больше и близко не пускала. За детьми приглядывать у меня получалось тоже не важно, и я все чаще сидела на крыльце, уставившись на дорогу, как какая-нибудь многострадальная героиня лирической поэмы. Вадим стал для меня чем-то вроде отдушины, развлекая и помогая отвлечься от тех тяжелых мыслей, которых после той первой ночи в Лесной стало еще больше.

Видимо палец, указывающий к вершинам вселенской совести, у Игната все-таки затек, и старикашка принялся ходить из одного угла своей комнаты в другую. Собственно комната была похожа на тюремную камеру: серые стены без малейшего намека на украшение в виде картинки или часов, скамейка, служившая старцу кроватью, а мне — электрическим стулом, и обшарпанный столик, помнивший на своем веку еще, наверно, Ивана Грозного. На столике лежала одинокая книга. Ее страницы пожелтели, и даже издалека было заметно, насколько время обгрызло их уголки.

Я сверилась с часами: пошел вот уже четвертый час. Всем бы в таком дряхлом возрасте быть настолько бодренькими, как Игнат. Старикашка и не думал завязывать с нравоучениями, повторяя одно и то же по сто раз, как заклинившая пластинка. Совести ради надо сказать, что время от времени Игнат вставлял что-нибудь новенькое, но я не очень понимала, какое отношение имеют эти зарисовки из его полной героизма жизни к моему тупоумию и тотальной безответственности.

Чтобы хоть как-то развлечься, я принялась отсчитывать секунды своего заключения, внимательно следя за самой ушлой стрелкой наручных часов. Они у меня появились в то утро, когда ушли Хранители. Я так и уснула на стуле в кухне, сама не заметив, как усталость подкралась и обняла за плечи теплыми руками сна. Чудесным образом проснувшись на кровати ближе к обеду, я почувствовала, как на руке болтается что-то тяжелое. Деян, ничего не объясняя, одел мне свои часы.

На сто тридцать пятой секунде в дверь просунулась коротко остриженная голова Вадима:

— Старец, Вы нужны. — по-деловому сухо отчеканил Хранитель. — Там, на кладбище, опять не спокойно.

— Сами разобраться не можете? — с надеждой в голове спросил стрик, но Вадим лишь безжалостно покачал головой, и Игнату ничего не оставалось кроме как тяжело вздохнуть и отдать мне последнее приказание. — Ладно, сиди здесь, скоро я приду и продолжим.

Я уже было обрадовалась, но последние слова Игната снова вогнали меня в состояние беспросветного отчаянья. На сколько еще хватит старикана, и на сколько еще хватит меня, было неизвестно. С Лазарем все проще — поорет на тебя раз, если уж совсем что-нибудь учудишь, а через пять минут разговаривает, будто ничего не случилось.

Сопя, Игнат вышел из комнаты. Я лениво потянулась, вставая со скамейки. Хоть разомну немного кости, а то так и состарюсь сидя на воспитательной скамье. У Игната, судя по всему, еще было о чем мне поведать. Часа на три его еще хватит, Может, пока будет ходить, что-нибудь новое придумает, что мне рассказать.