Марина и Сергей Дяченко - Хозяин Колодцев (сборник)

— Как тебя зовут?

Он замешкался всего на долю секунды. Может быть, от волнения? Потом его запекшиеся губы разлепились:

— Игар…

Она насмешливо цокнула языком:

— Ты хотел соврать? Думал, говорить ли правду, а потом все-таки решился? Игар? Тебя действительно так зовут?

Он кивнул.

— А зачем тебе лгать? Ты что, беглый?

Он помотал головой — чуть ретивее, чем следовало. Она решила оставить этот вопрос на потом… Если «потом» будет.

— У меня к тебе поручение, Игар… Сделаешь?

Он облизал губы. Снова кивнул. Нет, подумала женщина, он красив-таки. Красавчик. Любимец девчонок.

Из-за ее корсета явился сложенный вчетверо листочек бумаги; парнишке полагалось алчно следить за путешествием ее руки в потайные места — но он не отрывал взгляда от ее лица. Будто спросил и ждал ответа; эту непонятность она тоже решила оставить на потом.

— Вот что, Игар… Это письмо. Ты отнесешь его по адресу, который я тебе назову… Понял?

Он кивнул.

— Тебе не интересно, почему я доверяю столь важное дело тебе? Оборвышу с улицы, которого я вижу в первый раз? Интересно, правда?

Снова кивок. На «оборвыша» такие, как он, обычно не обижаются.

— Это очень скверное поручение. Тот господин, для кого письмо, может осерчать, Игар. И хорошенько вздуть посланца. Тебя. Ну что, берешься?

Ей любопытно было следить за сменой выражений на его лице. Он кивнул, задумавшись лишь на мгновение. Или не поверил?

Она рассмеялась:

— Вижу, ты славный парень… И храбрый. Ты умеешь читать?

Он помотал головой — почти не замешкавшись; впрочем, для ее глаза «почти» не существовало. Она оборвала смех и нахмурилась:

— А вот это плохо. Зачем ты врешь?

Он сделался красным, как самая большая из ее роз. Даже глаза увлажнились — надо же!

— Я не сержусь, — она смягчила голос. — Но только врать больше не надо… Письмо не читай. Отнесешь — приходи сюда же и жди. Если сделаешь все, как велено… Подумаем о награде. Понял?

Он выслушал адрес и отступил, судорожно сжимая заветный листок. Она помахала ему рукой — и с чистой совестью возвратилась в общество коровы.

Он пришел на закате. После ужина женщина без особой надежды подошла к решетке — и увидела его, стоящего на прежнем месте. Он поднял голову, и она разглядела на его лице темный кровоподтек.

Не долю секунды ей сделалось неуютно. Нельзя сказать, чтобы она почувствовала себя виноватой — просто неловко, неудобно, непривычно на сердце. К счастью, странное чувство почти сразу и прошло; она поманила юношу пальцем.

Его походка чуть изменилась. Он шел как-то боком, горбясь и подволакивая ногу. Подошел и остановился под решеткой, глядя нa женщину снизу вверх. Глаза были серые.

— Отнес?

Кивок.

— Вижу, благородный господин прочел послание?

Снова кивок.

— А ты? Прочел?

Пауза. Она перестала видеть его глаза — теперь перед ней была пышная шапка спутанных русых волос. Длинное молчание; наконец, обреченный кивок.

Она рассмеялась:

— Ну, молодец! Ты прочел, знал, что написано — и все равно понес?

Плечи парня поднялись — и опали.

— Умница, что не соврал, — сказала она мягко. — Иди к воротам — я велю, чтобы тебя впустили.

Он поднял глаза, и она даже удивилась.

Сумасшедшей радости в его глазах.

«Она среднего роста. У нее темные с медным отливом волосы и карие с прозеленью глаза. Скорее всего, она изменила имя… Она умеет читать и писать, у нее, возможно, утонченные манеры — но происходит из простонародья. Она умна…»

«Но сколько их! Сколько их, таких женщин! Цвет волос и глаз, измененное имя… Мне никогда не найти ее по этим приметам!..»

«Я не сказал тебе всего. Под правой лопаткой у нее родимое пятно в виде ромба… Но главное — она не такая, как все. Где бы она ни была — она выделится. Ищи; ты найдешь ее, как в темноте находят маяк.»

Дом поднимался рано, на заре; в сумерках дом погружался в тишину, и за нарушение ночного спокойствия полагалась кара. Дом жил по особому строгому распорядку; девочке казалось, что камины вздыхают, ставни бормочут, а с фасада смотрит окнами бесстрастное, похожее на стрекозиную морду лицо, и порог — его опущенная челюсть.

Она скоро научилась застегивать пояс, попадая крючком в дырочку — со временем дырочка сделалась больше и удобнее. Здесь ее не заставляли, как прежде, убирать в курятнике или носить дрова; здесь было много свободного времени, но девочка не знала, как его занять. Другие дети — а все они находились друг с другом в ближнем или дальнем родстве — тщательно ее избегали.

В доме верховодила безбровая старуха; люди ее замкнутого, строгого мира делились на родичей и слуг. Единственным человеком, не относящимся ни к тем ни к другим, оказался деревенский учитель, раз в два дня собирающий детей в большой комнате, за столом.

Мальчики, приходившиеся друг другу двоюродными братьями, уже умели читать; девчонка, которую звали Лиль и которая почему-то приходилась им племянницей, на уроки не ходила — женщинам грамота ни к чему. В родном девочкином селе читать не умели и многие мужчины тоже; к ее удивлению, старуха привела ее в классную комнату, и учитель вручил ей потрепанную азбуку. Оказывается, он высказал желание видеть свою жену грамотной и воспитанной; в первый раз усевшись за длинный стол и тупо глядя на черные закорючки под блеклыми картинками, девочка тщательно пристроила в голове прерывистую цепочку: он — Аальмар… Аальмар — он …

Учитель понравился ей; он похож был на соседа, жившего забор к забору с ее родичами в той, далекой, прошлой жизни. Веселый и громогласный, как и тот сосед, он так же постоянно грыз соломинку; она то выглядывала из его рта, то пряталась снова, как белка в дупло, и девочке нравилось наблюдать за этой игрой.

Впрочем, у учителя было одно нехорошее свойство, которое разом перечеркивало все его достоинства. Он не терпел, когда на уроке кто-то отвлекался и думал о своем; на этот случай на столе его всегда имелась вымоченная розга.

Мальчишек наказывали здесь же, в комнате, отведя в дальний угол; девочка очень испугалась, когда и ее впервые поймали на той же провинности — она засмотрелась в окно и прослушала обращенную к ней фразу. Она готова была спознаться с розгой — но учитель лишь нахмурился и велел быть внимательнее; мальчишки завистливо глянули — но по обыкновению не сказали ни слова. До сих пор другие дети ни разу не заговаривали с ней.

В другой раз она увлеклась, повторяя пальцем сложный узор на резной столешнице — учитель погрозил пальцем и раскусил в раздражении свою соломинку, но за розгу не взялся. Через несколько минут один из мальчишек, зазевавшись, получил жестоко и сполна — девочка впервые поняла, что имеет здесь некоторое преимущество. А поняв, почти совсем перестала слушать учителя.