Марина и Сергей Дяченко - Хозяин Колодцев (сборник)

Юстин рванул воротник, будто желая выдернуть из себя душу. Хуже, чем домохранца на грудь… впустить в себя шелковый флажок, неслышно отдающий приказы, проводящий невидимую грань, за которой решение Юстина — уже не решение Юстина, и все, что с малых лет казалось добром или злом, за этой гранью перестает иметь значение. Верность Звору — вот единственное добро за этой гранью. Верность Звору…

Юстин зубами взялся за конец простыни. Рванул; ткань расползлась двумя широкими полосами. Юстин рвал и рвал, давая выход отчаянию и обиде, скоро простыня превратилась в четыре длинные ленты, Юстин связал их одна с другой, все три узла намочил водой из умывального кувшина, получилась веревка, годная для того, чтобы спуститься на землю из окна. Вот только окно забрано решеткой, и замок на ней Юстину не сломать. Он знал это, когда принимался рвать простыни, просто ему нужно было что-то делать — что-то осмысленное, указывающее хоть призрачную, но дорогу к спасению…

Юстин вздохнул. Плотнее сдвинул створки дверей, ремнем связал ручки, затянул как мог крепко. Хотя бы так.

Маленькую дверь на лестницу запер ножкой тяжелого стула.

Лег на кровать. Вытянулся. Закрыл глаза.

Подумал об Аните. Об эльфушах, о яблоках…

Небо за окном стало совсем светлым, когда кто-то без стука рванул дверь. Ремень не позволил створкам распахнуться.

— Эге, — сказали за дверью. И рванули снова.

Заплясал стул, ножка которого служила засовом потайной двери. Кто-то рвался к Юстину в гости.

— Открывай, — устало сказали за дверью. — На коронацию пора, князь.

Створки дернулись снова. На этот раз между ними обнаружилась щель; в щели блеснуло длинное лезвие, полоснуло по ремню…

Холодные пальцы схватили Юстина за запястье. Он чуть не заорал от неожиданности.

— Держи, — сказала Анита. — Посмотри на солнце!

В кулаке у него оказался осколок закопченного стекла. С острыми краями — Юстин сразу же порезался.

Дверь распахнулась. Аниты уже не было рядом; Юстин не успел сказать ни слова, а его уже брали под руки, уже куда-то вели, вывели на галерею; небо подернуто было перышками облаков, низкое солнце едва угадывалось за серой пеленой. Никто не говорил ни слова, да и потребности такой — о чем-то говорить — ни у кого не возникало.

Юстина вели через двор — к башне. Темница, подвал, туда никогда не достигают солнечные лучи…

Осколок стекла все еще был у Юстина в кулаке. Никто не заворачивал ему руки за спину — будто подразумевая, что он сам выбрал свою судьбу и теперь волен без принуждения идти навстречу смерти…

— Погодите, — сказал Юстин хрипло. — Одну минуту… Только на солнце посмотреть…

Стражники переглянулись.

— Смотри, — с плохо скрываемым сочувствием сказал старший.

— Солнца-то нет, — заметил другой.

— Сейчас выйдет! — пообещал Юстин. — Одну минуту!

— Нам нельзя тут стоять, — сказал старший стражник.

— Но оно сейчас выйдет! — не сдавался Юстин. Сперва будто искорка прорвалась за край облачного покрывала. Потом — кусочек диска.

И в следующую секунду Юстин увидел светлый небесный круг сквозь осколок закопченного стекла.

Он лежал на теплой земле, затылок упирался в твердое. Трещали кузнечики.

Он полежал немного — и сел.

Под ним была могила. Не очень давняя. Он вскочил; на могильном камне было грубо вытесано его имя.

Юстин вздрогнул и огляделся.

Да, эту могилу он вырыл своими руками, спасаясь от вербовщиков Краснобрового. И получилось так, что Краснобровый — мертв, а он, Юстин, вот уже несколько раз стоявший на пороге смерти — жив…

Он посмотрел на свою ладонь. Закопченного осколка не было — остались лишь порезы и запекшаяся кровь.

За деревьями виднелся дом. Юстин сперва пошел к нему, потом побежал. Навстречу ему выскочил щенок-подросток и сперва залаял, а потом узнал; дед, месивший глину в старом корыте, обернулся. Подслеповато сощурился.

Комья свежей глины налипли на шелковую княжью сорочку. Дед, не обнимавший Юстина с тех пор, как он стал взрослым, теперь намертво заключил его в белые, пахнущие глиной объятия.

Поздней осенью Юстин встретил Королеву наездников.

Это было время долгих ночей, время сухого шороха и далеких огней, видимых с холма сквозь голые ветки деревьев. Юстин перебрался из шалаша в заранее обустроенную землянку — с лежанкой, печкой и дымоходом. Много дней он жил один, прячась ото всех, промышляя охотой и рыбалкой, подбирая хлебные «гостинцы», которые дед оставлял для него в условленном месте, и только редко-редко, если уж становилось совсем невмоготу — наведываясь по ночам домой.

Он знал, что его ищут. И что за дедом наблюдают, тоже знал. И знал, что в последнее время слежка стала менее пристальной. Может быть, Ушастый Звор и за ним князь Арунас поверили, что Юстин либо сгинул совсем, либо обретается в чужих землях?

— Звор уехал, — шепотом пересказывал дед добытые для Юстина новости. — У него новая война, на этот раз на западе… Ему, вишь, все воевать надо… А новый князь тише воды, ниже травы. Все по-Зворовому продолжается, какие он указы издал — такие и остались… Оно и понятно, с флажком-то в душе особо не посамовольничаешь…

Юстин кивал, потирая ребра. Слева в груди покалывало — привычно уже, несильно, будто тупой иглой.

— А Хозяин-то Колодцев знает, где ты, — еще тише шептал дед. — От него не скроешься… Но Звору не выдал. Звор ему за флажок заплатил, не за шпионство… А знаешь, чем Хозяин Колодцев плату принимает?

— Не знаю и знать не хочу, — шептал в ответ Юстин.

И дед замолкал.

Он сочинял Юстину обереги — от случайного глаза, от недоброго помысла. Давал семена-обманки: бросишь такое в землю, и вырастет дерево, с виду старое, лет пятидесяти, и простоит сутки или двое, а потом распадется трухой. Такими обманками кого угодно с толку можно сбить: придет человек в знакомый лес — а лес-то другой совсем…

Силки и ловушки, сооруженные дедом, помогали Юстину прожить если не сытно, то хотя бы не голодно. Другое дело, что лесовики не любят заговоренных силков: рвут их, путают, поганят пометом. От лесовиков у Юстина была соль пополам с волчьим порошком.

Близилась зима. В первое утро, когда выпал иней, Юстин пошел проверять ловушки — и встретил в лесу Королеву наездников.

Под ногами не шелестело, как обычно, а похрустывало и даже позвякивало. Юстин вышел на поляну — и увидел девочку лет четырех, в зимней меховой безрукавке, но простоволосую, с длинной светлой косой, небрежно перекинутой через плечо. Он уже открыл рот, чтобы спросить, откуда в лесу ребенок и не заблудился ли он — когда вдруг увидел на высоких девочкиных сапожках шпоры с алмазными звездами.

Юстин замер с открытым ртом, а девочка смерила его внимательным взглядом — и вдруг расхохоталась звонко, на весь лес: