Анна Гаврилова - Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник)

В одно движение дружинник срубил двоих. Не насмерть — покалечил разве. Но и то хлеб, когда со всех сторон уже щетинятся копьями.

— Этого живым! — крикнул Полат, перекрывая всеобщий гвалт.

— Поди. Возьми! Попробуй! — проорал в ответ Розмич, укладывая на хвою нового белозёрца.

Ловчан рубился молча, на него наседало трое, а четвёртому уже не ходить по этой земле.

— Верёвки, олухи! Сети где! — заслышал Розмич Арбуево рычание.

Крутанулся, наскочил на одного, второму дал рукоятью в зубы, пригнулся, отводя удар третьего.

— В сторону! Рази!

На Ловчана наскочили копейщики, он проскользнул меж древками, щедро раздавая удары направо и налево.

— Держись, друже! — выкрикнул Ловчан. — Сейчас пробьюсь!

Оглянуться Розмич не успел, на него бросился Спевка, но вдруг осел, подсечённый смазанным движением железа снизу вверх, завалился набок, щедро орошая хилую траву и мхи алою кровью.

— Стрелы! Стрелы! — завопил Арбуй, прячась за спины телохранителей.

Взвизгнули тетивы. Свиста Розмич не различил, двигался по наитию. Только в новый разворот понял — не в него метили. Он ещё задел кого-то, перечеркнул наискось, достал на излёте клинка и, продолжая воздушную вязь острия, полоснул расторопного Ласку. Тот отпрянул, на рожон не полез, отделался царапиной.

Ловчан стоял недалёко, покачивался сам, а в груди у него подрагивали две оперившиеся смерти. Горькая усмешка украсила губы дружинника. В последнем стремлении он внезапно бросился на белобрысого Вейка, как раз опускающего лук. Такой быстроты от него не ждали. Одолев несколько саженей из последних сил, Ловчан обрушил страшный удар на вепса и раскроил тому череп — клинок пошёл дальше, едва ли не до самого сердца.

Но большего сотворить он уже не мог. Норемб подхватил старшего брата, оттесняя алодьца. Тот уже ловил воздух, словно рыба, брошенная на берег, захлёбывался горячей кровью, с тем и выпустил меч, засевший в теле врага, и рухнул наземь. Набежавший Кеск с размаху пригвоздил Ловчаново тело к поверхности копьём.

Розмич, видя это, ухватил доселе не знавший людской крови нож, отцов подарок, и послал его по назначению. Железо вошло в грудь второго из братьев по самую рукоять.

— Живьём! — заорал Полат.

Это было последнее, что помнил Розмич. Размашистым ударом древка ему едва не снесли голову. Оглушенный, дружинник повалился во тьму, не успев и додумать: «Ужели конец?!»

В наступившей тишине голос Полата прозвучал зловеще:

— Давно хотел обоих к навьему деду отправить, это промедление мне девятерых стоило!

— Так что же ты теперь медлишь? — удивился Арбуй, почёсывая нос.

— Розмича в Новгороде должны знать. Связанного да с тряпкой во рту его по всем улицам провезём. Как бы на суд — на Олегов — отступника доставили. И про то, что с ихним Олегом приключилось, не ведаем. Пока будет народ судить и рядить, раздумывать, дивиться, мы уж и заставы, и все ворота́ одолеем. Внимание надо отвлечь, пока не сообразим, что да как в стольном городе. Есть ли там Олеговы сторонники, кто-то же спросит… кто-то же за Олегова любимца заступится? Не, он мне живым нужен. Это он, Розмич, на князя алодьского врагов навёл. Это я, сын Рюриков, в нём измену заподозрил, да Олега предупредить не успел.

— Он своей вины не признает, — равнодушно заметил Арбуй.

— А кто ему поверит? — оскалился в ответ Полат. — Что значит слово пахаря против слова князя и прямого наследника?!

Арбуй пожал плечами, всем видом давая понять — задумку князя не одобряет, хоть и хитро замыслено. По нему — лучше прибить опасного человека на месте. Но вслух возражать не стал. Только бросил подручным:

— Свяжите его покрепче! И к нашему костру отнесите… И с трупами, как водится, по обычаю — скоро выступаем.

— А с алодьским-то что делать?

— Он бился достойно, кладите в один огонь, — распорядился Полат.

Розмич очнулся от болючего тычка в бок. Мир виделся как в тумане, значится, жив ещё покамест. У мертвецов кости не болят и голова на черепки не раскалывается. Да и видят, поди, двумя глазами, а Розмич, сколько ни силился, правый разлепить не мог. Попытался шевельнуться — без толку, зато боль усилилась раз в сто. А стоявший над ним белозёрец захихикал. Противно, по-бабьи. После ухватил под мышки, усадил спиной к дереву.

— Борята? — удивился пленник. Вновь поморщился от боли — губы разбиты, говорить трудно. Пересохшее горло дерёт.

— Эк мы тебя! — расплылся тот. — Думал, сможешь обдурить? Как бы не так!

— Ты о чём?

— Да обо всём! — гаркнул дружинник, развернулся и ушёл.

Ночная тьма уже отступила, отряд Полата готовился продолжить путь. Воины неспешно седлали лошадей, тушили костры, перешучивались.

Розмич смотрел на недавних спутников люто. Безуспешно выискивал взглядом Полата. Гадал, какие слова белозёрский владыка скажет на этот раз? Снова заговорит о постоянной справедливости или что позаковыристей, полживее выдумает?

Туманная дымка постепенно истончилась, мир стал чётче и ярче. Зато появилась тошнота, голова по-прежнему норовила рассыпаться на тысячу черепков.

Вдруг взгляд зацепился за худосочную фигуру в замысловатых длинных одеждах. Кульдей. Идёт как ни в чём не бывало, даже насвистывает.

Розмич зарычал, дёрнулся, но путы не позволили даже с места сдвинуться.

— Предатель! — крикнул, а вернее, прохрипел алодьский дружинник.

Тот замер, огляделся. И уже спешил к пленнику.

— Предатель! — повторил Розмич, сверля кульдея незаплывшим глазом.

— На всё воля Господа! — пробормотал Ултен, опускаясь рядом на колени.

Розмич заметил в руках священника ковшик и чёрствую лепёшку, сглотнул голодную слюну.

— Всё одно, гад, не отмолишь ты грехи свои! Не скотт, а скотина ты самая настоящая! — выпалил дружинник зло.

Ултен горестно вздохнул. Некоторое время молчал, словно подбирая слова.

— Не держи на меня зла. Ты служил по правде Орвару Одду, а я — своей королеве. И ничего в том не изменить, — миролюбиво заметил он, приблизив ко рту пленника ковш.

— Риона жена Олега, — мотнул Розмич головой.

— Ольвор, — поправил скотт. — Её настоящее имя — Ольвор.

Кульдей горестно поджал губы. Выглядел таким несчастным, будто не Розмич, а он сам накрепко связан и обречён.

— Ольвор не заслужила таких страданий. В целом мире нет ни одной, столь же благочестивой…

— Да каких страданий?! Она княгиня! Купается в роскоши, одевается в шелка, в золото! Ест от пуза!

— Вы, глупые язычники, только о животе и думаете… — вздохнул кульдей. — Она дочь великого короля королей, но вынуждена жить здесь, в ваших Богом забытых лесах и болота́х, среди поголовного варварства. С мужем-лжецом, надругавшимся над её верой. Думаешь, легко было королевне согласиться на брак с язычником и остаться на самом краю мира?