Анна Гаврилова - Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник)

Такого на памяти Осколода ещё не случалось, никогда буря не налетала столь стремительно!

Мелкий дождичек вмиг сменился частым градом, от ледяного шквала доски затрещали, кто-то из воинов упал, покатился по влажным доскам. Остальные спешно, хватаясь за борта, вытаскивали весла, привязывали к скамьям груз. Осколод и сам было ринулся на помощь, но тут же был сбит — новая волна ударила с небывалой силой, показалось, будто и не волна вовсе, а кулак самого морского владыки врезался лодье в левый бок.

Уже падая, Осколод успел вцепиться в мачту, зажмурился.

Судно скрипело на все лады, оно то падало вниз, то взлетало, словно листочек в свирепый ураган, к самому небу. Волны тараном били в борта, корабль стонал.

Дождь, перемешанный с градом, встал стеной, так, что дальше вытянутой руки ничего не видать, под грозовой тучей белый день превратился в ночь. Вдруг из тьмы показалась огромная пасть… и быстро ушла под воду.

Нет, не чудище это! Просто одну из самых больших лодий перевернуло.

В какой-то миг Осколоду показалось, будто он оглох — людские крики исчезли, удары градин превратились в непреодолимый, непроницаемый шум.

Лодью снова швырнуло, над нею взмыла волна, выше которой Осколод никогда не видел, и с ревом обрушилась на палубу. Соленая до невозможности вода захлестнула горло, ударила в легкие, князь почувствовал, как руки, что обхватывают спасительную мачту, тянутся к горлу, но он опомнился. Сквозь выворачивающий кашель он перестал слышать даже завывания ветра, даже раскатистые громы.

«Удача любит дерзких…» — повторил князь, хотя теперь от его дерзости и следа не осталось.

Тут же пришла запоздалая мысль — нужно было снять матчу…

Ее сменила куда более страшная догадка: а может быть, эта буря — порождение богов? Кара? Может быть, море не успокоится, пока не поглотит всех?

Владыка Киева закрыл глаза, взвыл, взывая к божьей милости.

Ударило в ноги, он дернулся, не сразу понял, что случилось, — кормщик катался по доскам, из пробитой головы хлестала кровь. Знакомый десятник боролся с отпущенным на волю ветра и вод прави́лом. У него не получалось, но пока именно прави́ло и спасало ему жизнь, как только отпустит — окажется во власти моря.

Огромные волны швыряли беззащитное суденышко, как щепку, накатывая одна за другой. Пучина ревела и клокотала, разевая бездонную глотку, стрибы завывали над самым ухом. Едва корабль падал в пропасть, над ним вздымалась водяная гора. Невероятный, невозможный ураган даже не думал утихать, но грозовая туча светлела, непроглядная ночь превратилась в сумерки.

И едва Осколод перевел дух, в уши врезался крик, полный нечеловеческого отчаяния. Он не понял смысла, но вскоре и сам увидел то, о чем выл несчастный.

Неумолимая стихия несла Оскольдовы лодьи назад, на север, но не к спасительному брегу, а на отвесные прибрежные скалы. Вихрь гнал их навстречу неминуемой гибели — десятки и десятки судов, иные сталкивались в этом кружении, опрокидывались днищем вверх, люди летели за борт, на прокорм все ещё голодному Ящеру.

В объятьях бескрайнего моря выжить можно, а здесь…

Осколод едва не расцепил руки, вместо слов молитвы из горла вырвался единственный крик, чтобы тут же раствориться в нарастающем грохоте:

— Дира!

Лодью в который раз подбросило, мачта с оглушающим скрежетом переломилась. Осколод успел разжать руки, попытался уйти от удара, но падающая махина все-таки задела. Уже теряя сознание, князь понял — конец.

Новая жизнь отличалась от старой примерно так же, как рыбная похлебка от жареного поросенка. Теперь Добродей жил вместе с дружинниками и, хотя работы было много, выполнял ее с удовольствием. Особенным счастьем были поручения старших. Сперва только подай-принеси, но после, глядя на рвение Добродея, стали доверять важное.

Другие гридни приняли Добрю мирно, ни единого злого взгляда. В друзья не набивались, но в приятели просились, а юнец и не отказывал. Вместе куда веселее, чем одному.

Несколько раз Добря вместе с Живачом присматривал за поединками отроков… Нет, Добродей не мстил, просто объяснял, что к чему. Живач почти не вмешивался, но хохотал громко, после другим рассказывал, мол, настоящий воевода растет!

Но самым любимым занятием стали конные объезды. Глядеть на Киев из седла гораздо приятнее, чем с высоты собственного роста. Да и горожане встречают и провожают с почтением, некоторые и вовсе кланяются. Добродей ловил восхищенные взгляды мальчишек и парней, всячески сдерживался от улыбок.

«Эх, — рассуждал он, — увидели бы меня рюриковские! Вот бы визгов было!»

Впрочем, здешние тоже не молчали…

Визжали, конечно, девицы. Одна так и вовсе повадилась… цветочки под копыта лошади бросать. Глупая. Добродей даже опасаться начал — как бы чего не вышло. И едва мелькало на улице синее платье и длинная коса с синей же лентой, старался оказаться поближе к другим. Но девица была настырная…

«Тьфу на тебя! К мамке иди!» — возмущался Добря мысленно и как можно выше задирал нос.

Глупая девица никогда не поймет, что настоящий воин за юбками не бегает, настоящих воинов другим берут… Соболиными бровями, например…

Но кое-что всерьез омрачало жизнь Добродея. Впрочем, это волновало всех служителей Осколода. Хазары.

Хазарские купцы распоясались, а вслед за ними обнаглели и остальные. Все чаще дружинникам приходилось разнимать драки хазаров да булгар, ставить чернявых на место. Те вроде как соглашались, дескать, полностью подчиняются княжеской власти, но, едва дружинный дозор скрывался из вида, вновь принимались за старое. Народ полянский роптал, Дира пыталась усмирять, только власть княгини ни в какое сравнение с властью князя не идет…

Осколода ждали к зиме. Едва на деревьях появились золотые листочки, княгиня начала высылать конные дозоры. Добродей тоже ездил высматривать Осколода. Привставая в стременах, искренне мечтал первым разглядеть паруса. Да, поминая, как шли с Лодочником супротив Ловати, знал, трудно воям с Днепром сладить. От порогов точно пехом двинутся.

Когда деревья оголились, а земля разжирела от обильных дождей, в общий дом пришло смятение. Дире уже не приходилось высылать отряд навстречу князю — сами ехали, без приказа. И когда черноту почвы укрыл тонкий снежный покров — тоже…

— Сегодня ты пойдешь, Добря, — хмуро бросил старший дружинник. Он пристально вглядывался в горизонт, моросящий дождик серебрил и без того седые волосы.

Добродей не понял, чего хотят, но охотно кивнул. Тут же чихнул — сырость и холод не прошли даром. Лошадка под Добрей дрожала, недовольно прядала ушами.

— Поворачивай! — приказал старший и пустил коня рысью.