Олег Верещагин - Последний воин

— Спать, — устало сказал Эйнор. Он уже с минуту стоял в дверях и слушал. — Спать, оруженосцы. До рассвета не так уж далеко…

…Гараву снились слова. Стихи. Песня. Голос Мэлет — без её лица.

Выходившее из Зимры войско провожали ликованием. Народу на улицах, которые вели из города, было полным-полно, несмотря на раннее утро. На ворота — на высоту двадцати метров, — непонятно как, взобралась целая компания пацанов, они там только что не танцевали, и кто-то из них вдруг аж завизжал пронзительно, перекрыв сверлящм воплем начисто весь шум и толпы и воинов: «Пааааааа!!!», а тяжёлый пехотинец — он мерно шагал в строю недалеко от Гарава — сбился с ноги и погрозил кулаком.

Гарав засмеялся. Пехотинец поднял голову и сказал сердито:

— Мой средний, паршивец. Я думал, не поднимется так рано — как на дело, его ремнём не вытащишь из постели-то. А тут вон — влез! — И в голосе воина прозвучала явная гордость смелостью сына.

— Будет воином? — весело спросил Гарав, чуть наклоняясь с седла.

— А то как же? — удивился воин и поправил ремень, удерживавший на спине большой миндалевидный щит. — Старший вот, — он мотнул головой, и шагавший рядом молодой — лет шестнадцати-семнадцати — парень поднял голову и чуть поклонился оруженосцу. — А двое младших пока что с мамкиной сиськой воюют… А скажи, оруженосец, — он добавил это, помедлив, — мы про Эйнора сына Иолфа много хорошего слышали. Только он ведь пехотой никогда не командовал, а это дело такое…

— Он справится, — ответил Гарав коротко.

— Нуменорец — да не справится, — фыркнул с другого боку Гарава ещё один пехотинец. — Вечно ты, Айгон, хочешь командирами командовать.

Вокруг рассмеялись, сам Айгон тоже посмеялся. А Гарав нагнал Эйнора (Фередир мотался где-то в голове строя, усланный с поручением к сенешалю). Войско как раз выбралось на левый берег Барандуина и сбавило шаг — перешло с парадного чёткого марша на походный, тяжёлый и неспешный. Справа впереди показался между зелёными горбами холмов большой конный отряд, шедший на рысях — и даже отсюда было видно узкие чёрные стяги с Белым Древом и семью звёздами над ним.

— Гондорцы, — сказал кто-то в строю, и это слово полетело сразу во все стороны, перерастая постепенно в «Гондор, Гондор, Гондор и Кардолан!».

— Гондор, Гондор! — послышались крики со стороны приближающегося отряда. Вперёд вырвалась лента всадников в сверкающих кольчугах, с белыми султанами на шлемах — над ними вилось зелёное знамя со знаком, в котором Гарав с изумлением узнал одну из разновидностей свастики. [58] Толкиен пишет, что до трагического случая с отцом Эорла Юного Лейодой (да и позже нередко) эмблемой йотеод был не белый конь, а «золотое солнце на зелёном поле». Создатели голливудской киноэпопеи, недолго думая, нарисовали бедным эорлингам на щитах детское солнышко, только что без улыбки и глазок с носиком… На деле нет сомнений, что «золотое солнце», конечно же, одна из разновидностей его стилизованного изображения — свастики. Звонкие голоса пяти или шести рогов, перебивая друг друга, летели впереди этих весёлых воинов, не похожих на мрачные суровые колонны гондорских или даже кардоланских панцирников.

— Йотеод, — сказал Эйнор и толкнул Гарава локтем. — Смотри. Вдруг кого вспомнишь… — И крикнул: — Yothejd, hela! Noy oyssa sveyni? Im'sta yothejd! [59] Привет, йотеод! Знаете этого мальчишку? Он йотеод! (талиска).

Несколько всадников — светловолосые, быстрые в движениях — остановили конский бег, загарцевали рядом. Один — с могучими усищами, падавшими на грудь, в чеканной кирасе поверх кольчуги — спросил на адунайке:

— Из плена бежал, так?

— Да, я не помню ничего. — Гарав уставился на усача с настоящей надеждой. — Даже как звали, не помню.

Йотеод вглядывались в лицо мальчишки. Кто-то сказал тихо и непонятно Гараву:

— Im manna grett kum Ulvenalle… [60] Он больше похож на эльфа… (талиска).

Но другой ответил тоже на адунайке:

— Да нет, ты похож на семью Ульфнота… — И что-то заорал на своём языке, повернувшись в седле, потом пояснил Гараву: — Год назад у Ульфнотов пропал мальчишка. Видно, орки украли. Ульфноты ходили на орков, тьму порубили, но ничего не нашли, и никого. Может, ты их и есть.

Гарав с искренней надеждой воззрился на подскакавшего молодого парня, в лице которого тоже было что-то неуловимо эльфийское. Вдруг?! Ну вдруг?! Но тот после короткого обмена репликами покачал головой и отъехал. Подозвавший его огорчённо сказал Гараву:

— У его троюродного брата были зелёные глаза…

— Ладно, спасибо… — пробормотал Гарав.

Йотеод добавил:

— Но мы ещё спросим. А ты, коли хочешь, приходи к нашим кострам, раз свой.

И они понеслись дальше.

— Вечером отпустишь? — взмолился Гарав.

Эйнор кивнул, следя, как приближается Фередир.

— Сенешаль сказал, что будем меряться по пехоте, — доложил он, осаживая коня. — Пятнадцать лиг в день, и чтоб своих не гнал. Им тяжелей всего.

Эйнор еле заметно поморщился, повернулся к Гараву:

— Скачи вперёд. Лиг через десять отыщи место, где смогут встать полтысячи человек. Ознаменуй. И обратно. Давай.

— Понял. — Гарав отсалютовал и пустил Хсана галопом…

…Вечером войско располагалось на стоянку вдоль речного берега, длинной полосой. Костры загорались десятками, и в прибрежном лесу тут и там слышались голоса и стук топоров.

Гарав за день от сделанных концов здорово устал, но был горд собой — найденное им место для тяжёлой пехоты похвалил не только Гарав, но и командующий, второй сенешаль Готорн сын Каутона — он объезжал лагерь и одобрительно хмыкнул. У Гарава затеплели уши, когда Эйнор сказал как ни в чём не бывало:

— Это место нашёл мой оруженосец.

А сам вечер выдался холодным, и Гарав вспомнил, что на дворе август… уримэ. Причём уже вторая половина. Чего доброго, и правда придётся зимовать в поле.

Пока Эйнор обходил лагерь, Гарав ставил палатку, а Фередир кашеварил. Когда рыцарь вернулся, всё уже было готово, и Гарав напрямую спросил:

— Слушай, а зачем мы тащим такой обоз на своей земле?