Борис Сапожников - Шпионаж под сакурой

Юноша настолько погрузился в дирижёрскую работу, что даже не сразу понял, что эти означают три толчка — два в грудь и один в лицо. И только когда в его симфонию хаоса ворвались три совершенно дисгармонирующих с нею три хлопка, а после его догнала боль, Дитрих понял, что в него стреляли.

Он оторвал взгляд от оркестра, которым руководил, и увидел стоящего у самой ямы молодого человека с пистолетом в руках. Парень вряд ли был старше тех лет, на которые выглядел Дитрих, что отчего-то удивило Лоэнгрина. Но очень быстро другая мысль вытеснила из сознания юноши удивление. Он осознал, что умирает. Окончательно и бесповоротно. Совсем не так, как в Мюнхене или Марамуреше, когда также было чудовищно больно, но осознание того, что он воскреснет, как-то скрашивало жуткие ощущения. Но на этот раз всё было иначе.

Он слишком вложился в музыку хаоса, практически душу в неё вложил, и теперь, когда звук оборвётся — Дитрих фон Лоэнгрин перестанет существовать. И то, что чудовищное крещендо, которым завершится его кошмарная симфония, кроме него прикончит весь оркестр, ничуть не утешала его. Однако Дитрих взмахнул обеими руками, заставляя весь оркестр слиться в едином крещендо. Сила последнего звука последних мгновений жизни Дитриха фон Лоэнгрина и ещё полусотни человек была такова, что в зале затрещали стены. Ютаро отбросило от оркестровой ямы. Он пролетел через весь зал, сломав несколько кресел и пребольно ударившись об пол. Отшвырнувшая его сила продолжала прижимать его к полу ещё несколько секунд, а после всё разом прекратилось.

Не было больше ни чудовищной музыки, ни прижимающей к полу силы. В театре воцарилась какая-то прямо-таки звенящая тишина.

Новый напор музыки, к которой я уже успел привыкнуть, как к какому-то фону, прижал нас с Юримару к полу. Я припал на колено, на плечи как будто свод небесный навалился. Юримару же только сильно сгорбился, но почти сразу же начал с трудом, но выправлять осанку. При этом из пулевых ран снова заструилась чёрная жидкость. Седовласый самурай сжал зубы, и мне даже показалось, что я слышу их хруст, но, не смотря ни на что, выпрямился.

— Негодяи, — прохрипел он, — ведь был же у нас уговор. Значит, теперь каждый сам за себя. Ты сам это выбрал, фон Кемпфер! — выкрикнул он.

Юримару вскинул руки, меж пальцев его зазмеились чёрные молнии. Он закричал, и крик его заглушил даже музыку, которая, казалось, уже ввинтилась в мозг. Музыка отступила, перестала давить на плечи. Я сумел даже, хоть и не без труда, подняться с колен. Вот только не успел я встать на ноги, как музыка снова обрушилась на нас. Уже не сводом небесным, а всем весом земли, неба или всего, что там нём было. Меня распластало по полу, прижав как солдата под пулемётным огнём. Ещё секунда под таким давлением и у меня затрещат кости, а кишки полезут из ушей.

Юримару я видел одним глазом. Седовласого самурая вжимало в пол почище моего, но гнуть спину он отказывался, и пол под его ногами крошился, так что Юримару вроде бы как погружался в него. Молнии теперь метались по всему телу Юримару чёрными змеями, из-за чего кимоно его начало дымиться. Хотя вполне возможно, что дымился сам Юримару, а не его одежда. Струйки серого дыма потянулись у него из-под ногтей, изо рта, из носа, как будто он обратился в какого-то дракона или демона, а может он и был этим самым драконом, демоном или ещё чем похуже.

А затем музыка оборвалась и воцарилась звенящая тишина. Я даже не сразу понял, что исчез давящий на меня пресс, и теперь вполне могу подняться на ноги. В тишине, где не было больше ни револьверных выстрелов, ни топота сапог, ни автоматных очередей, я отчётливо услышал шорох. Подняв голову, увидел, что кимоно Юримару падает на пол, следом деревянно стукнули о раскрошенный камень ножны с мечами.

На стенах и полу театра от места, где стоял Юримару, начали расползаться чёрные пятна. И из этих луж тьмы, так похожих на прорывы, о которых рассказывал мне в своём убежище седовласый самурай, показались уродливые головы тварей.

Двигаться с такой запредельной скоростью, чтобы уклоняться от пуль или атак сразу нескольких противников, поймавших его вроде бы в ловушку, было для Гудериана серьёзным вызовом его физическим способностям. Пусть он и намного превосходил обычных, даже самых тренированных, бойцов, но всему положен свой предел. К тому же, его стиль боя был очень диким и необузданным, он не умел планировать схватку, просто дрался с тем, кто был перед ним, часто даже не отвлекаясь на тех, кто обходил его с флангов или с тыла. И если допускал подобные досадные ошибки, то полагался как рывок, стоящий ему чудовищного напряжения всех сил.

Это его и погубило. Музыка почти никак не сказалась на нём, как и на Накадзо. Многочисленные амулеты, что антрепренёр носил на шее и просто в карманах начали переливаться, заиграли всеми цветами радуги, защищая владельца от вредоносной магии, обрушившейся на него. А вот Готон прижало к застеленному потрёпанным схваткой ковром полу. Она попыталась использовать и это, перекатившись через спину, но новый удар музыки вдавил её в пол с новой силой. Сияние накрыло Накадзо в этот момент куполом, правда, за пределы его антрепренёр выйти, скорее всего, уже не мог.

Гудериан прыгнул к Готон, попытался ударить сапогом в живот. Но тут под ногами его растеклась лужа черноты как будто дыра во тьму открылась. Накадзо сразу узнал в ней прорыв, но Гудериан, никогда не воевавший с каии понять этого никак не мог. Начав погружаться в чёрную лужу, парень быстро отпрыгнул от неё, оказавшись у стены. Но ещё одна дыра открылась там и из неё вырвалась характерная рука с жуткой клешнёй. Гудериан заметил её слишком поздно, но, всё равно, едва не увернулся. Уродливая конечность пробила грудь немцу, выйдя из спины липкой от крови, а меж клешней её застряли куски плоти и осколки костей.

Гудериан удивлённо воззрился на своего убийцу, медленно вырисовывающего на фоне черного пятна на стене, и бессильно обвис на жуткой руке каии.

— Погоди тратить гранаты, — усмехнулся Каспар фон Нейман, — их у наших ребят не так и много. Музыка Дитриха придавила нашего врага к земле. Теперь его можно брать голыми руками.

— Как ни странно, — усмехнулся Исаак, — твой лысый братец прав, Мельхиор. Спускай марионеток с поводка.

Старший фон Нейман ничего не сделал, по крайней мере, такого, что мог бы заметить человеческий глаз, но эсэсовцы сорвались с места, будто пущенные из лука стрелы. Не прошло и пары секунд, как они стояли уже у двери, из-за которой по ним вели огонь. Были бы они обычными людьми, наверное, сильно удивились бы, увидев лежащую на полу девушку с револьвером в руке. Но у марионеток, живых и не совсем, был чёткий приказ — убивать всех. Идущие впереди марионетки Мельхиора подняли автоматы, нацелив на лежащую девушку.