Ярослав Васильев - Зеркало миров

— Отказался. Говорю же — не могу сидеть на месте. Ну да не сразу уехал, меня тоже зацепило. Месяца три провалялся. А как оклемался, нашёл меня легат, который тогда помощью командовал. Ну и говорит. Мол, годовой ценз мастер-сержантом в учебных ротах отходишь, как положено, сразу центурионом возьму. Поскольку опытные люди всегда на вес серебра, а уж с опытом как у тебя — вдвойне. Ну, я и согласился.

Перет присвистнул:

— Ну, Бэйрд, всегда считал, что ты — голова. Ради такого я бы тоже послал графа не задумываясь.

Какое-то время мужчины почти молчали, пили коньяк и короткими тостами поминали погибшего друга. Наконец Перет спросил:

— А какой легион? Я всё смотрю, но знаки мне чего-то незнакомы.

— Пока да, — как-то странно усмехнулся Бэйрд. — Тринадцатый.

— Тринадцатый, тринадцатый… Это же штрафники! Каторжное отребье!

— Ты не прав, — попытался урезонить друга Бэйрд. — Да, это бывшие заключённые. Те, кому император недавно решил дать шанс. Вместо того чтобы сгнить в тюрьме, пусть, кто хочет, отслужит — и выйдет чистым. Да и нет у нас варнаков, душегубам ходу нет. А остальные… пусть они оступились когда-то, но всё же это люди. И не стоит сразу вешать им клеймо…

— Это не люди, — отрезал Перет, задумчиво посмотрев на товарища. Ведь с одной стороны впереди должность центуриона, а, может, и старшего центуриона. С другой — до этого год общаться со всяким помоями. — Может, когда-то они и были людьми. Только вот они давно продали себя ночным демонам. А насчёт "душегубам ходу нет". Вспомни банду Когтя, и что мы выволокли после облавы из логова. Вспомни ту деревушку. А ведь в Лох-Монаре, откуда сбежала эта падаль, по первому сроку ворьё сидело. И если бы такую дрянь вешали сразу — сколько народу в том, как его, Контине, осталось в живых. Ты меня не убедишь, насмотрелся. Нелюди они. Едва тюремной баланды раз хлебнут — никак натуру не поправишь. Вот увидишь, император ещё поймёт, что ошибся. И загонит эти помои гнить обратно.

Разговор Бэйрд вспомнил через несколько месяцев, в конце марта. Снег уже успел сойти, но заледеневшая земля ещё не прогрелась, а убегающая зима ещё покрывала по ночам лужи корочками льда. И стоять на продуваемом ветром плацу, особенно в одних рубахах, было не сладко. В другой день сержант, может, и пожалел бы новобранцев — но только не сегодня. Особенно двоих, отдельно перед строем. Справа стоит высокий крупный парень. Матти. Пудовые кулаки и полная бесхребетность, покорность даже не тому, кто сильнее — а любому, кто попытается им верховодить, кто хоть слегка припугнёт. И в тюрьму-то, балбес, угодил так же. Землёй долги платить сложно, для этого надо одобрение имперского судьи. Вот и нашли односельчане способ, как закон обойти, расплатиться за неудачную ссуду общинным лугом. Парня обвинили в краже занятых денег и отправили в тюрьму. А на его место приняли в общину баронского слугу и отдали тому луг в вечное владение. Что новый человек со своей собственностью сделает потом, когда из села уедет — никого уже не волнует. Главное — долга ни по каким книгам нет. Дело было шито такими белыми нитками, что скажи парень на суде хоть слово — и староста сам бы пошёл на каторгу, вместе с бароном. Слишком сурово следили за земельными делами. Но этот баран покорно со всем согласился! Хорошо хоть ума хватило в легион записаться… Рядом второй. Невысокий, смуглый, подвижный как ртуть. Дайви. Когда-то мелкий вор, дважды сидевший по полгода за ерунду. И в третий раз схлопотавший лет десять каторги как неисправимый. В тюрьме на побегушках у старших урок, здесь возомнил себя "бывалым варнаком", который быстро наведёт "подходящий порядок". И начал с самого безответного, с Матти — заставляя себе прислуживать, издеваясь и избивая.

Остальные в роте знали о происходящем с самого начала, мастер-сержант услышал только через неделю. И первое время не мог поверить. В обычных учебных центуриях мерзавца остановили бы свои — и традиции, и отношение к службе. В отрядах наёмников подобного быть не могло тем более: и народ туда шёл бойкий и жёсткий, из тех, кому по домам не место… и дураков в первом же бою напороться спиной на меч было мало. А если и попадались, то при первом же доказанном случае помирали от отравления. Десятком ножей соседей по отряду. Здесь же на помощь парню не пришёл никто! Видели, но отворачивались. Некоторые даже начали заключать пари, как скоро Матти станет целовать сапоги "хозяину". А ведь Бэйрд читал личное дело каждого, знал, сколько из этих полутора сотен попали в тюрьму по случайности, по глупости или связавшись с дурной компанией. "И едва тюремной баланды раз хлебнут, никак ты натуру не поправишь…" Глубоко вздохнув, Бэйрд осмотрел шеренгу дрожащих от холода людей и зычно начал:

- Один из вас совершил самое страшное преступление из тех, какое может сделать взявший в руки оружие — он предал воинское братство. Предал тем, что попытался сделать себя хозяином своего товарища, попытался сделать из него раба. Но и вы виноваты! Виноваты тем, что не остановили его! Каждый забыл — держит меч рука, но направляет милосердие. Каждый забыл — защищает его доспех, но крепче железного панциря плечо товарища. Вы забыли, что сила — в единстве, в готовности отдать свою жизнь ради того, кто в строю вам больше чем брат! Вы забыли…

Несколько минут стояла мёртвая тишина, после чего Бэйрд продолжил:

— Ради милосердия я не буду подавать рапорт об отчислении, — несмотря на команду "смирно", по строю прошло шевеление, а Дайви судорожно сглотнул: если в обычных учебных ротах изгнанный мог сменить имя, попытаться затеряться от позора… то для штрафников подобная отставка означала казнь. — Для первого раза ограничусь двадцатью розгами.

Окончания наказания Бэйрд дождался с трудом. Еле сдерживаясь, чтобы не взорваться бешенством снова. И дело было не в порке, ерундовое зрелище. Но одним из трёх стегавших был Матти… злорадно нанося удары со всей силы. Мстя за неделю унижения и страха. Так зачем были слова о прощении, о воинской дружбе! Может Перет всё-таки прав?

Больше подобных случаев в роте не повторилось, а пара повешенных в соседних отбила желание строить воровские порядки у всего учебного полка. К тому же и отношения между будущими легионерами постепенно менялись. Ведь любая учебная часть — это не только искусство держать строй, владеть мечом и копьём: это обязательно ещё и Память. История легионов с самой первой центурии и до нынешнего дня, рассказы о тех, кто не жалея себя с давних пор стоит нерушимой стеной между простыми людьми и набегами северных драккаров и южных дикарей. К тому же немало старался и полковой священник, отец Шохан. Он не читал проповедей, к которым многие относились с усмешкой — но каждый вечер заходил в какую-то из казарм и заводил рассказ о прошлой жизни новобранцев, о том что видел или слышал сам… До пострига оттоптавший немало дорог в гребенчатом шлеме центуриона, старик всегда мог понять любого и найти нужное слово каждому.