Андрей Быков - Отряд зародышей

Правда, следует признать, что и поселковые понесли немалый урон. Три десятка убитых воинов и с полсотни раненых разной степени тяжести. Но гораздо больше погибло и получило ранения женщин, детей и стариков, не успевших укрыться за спинами своих защитников. Порубленные мечами и топорами, истыканные стрелами и копьями, растерзанные, они лежали на улице и во дворах, на порогах своих домов и под заборами, представляя собой невыносимое зрелище человеческой жестокости и распространяя приторный запах смерти.

…Мы с Будиром, тоже получившим ранение в голову, стояли у храма, куда сносили всех убитых деревенских жителей, и обсуждали, что же делать с пленными, когда ко мне подошёл Цыган. Его левая рука, перетянутая окровавленным куском холста повыше локтя, покоилась на перевязи, перекинутой через плечо.

— Что это у тебя? — спросил я, кивая на руку.

— Да, — слегка поморщился он, — стрелу поймал.

— Остальные как?

Цыган неопределённо качнул головой и, отводя глаза в сторону, тихо сказал:

— Сержант, там… это… Одуванчик…

— Что? — враз севшим голосом спросил я, предчувствуя недоброе.

— В общем… не успели мы…

— Показывай! — крикнул я, бросаясь к коню.

… На полном скаку ворвавшись во двор дома Линики, у которой ночевал Одуванчик, я на ходу спрыгнул с седла и кинулся к двери. На пороге едва не споткнулся об лежащего навзничь горца, походя отметив торчащий из его груди арбалетный болт. «Хороший выстрел!» — мелькнуло в голове. В коридоре лежал ещё один, свернувшись калачиком и зажимая широкую колотую рану в животе. Рядом с его уже остывшим телом валялась пика, до половины измазанная кровью.

Перешагнув через труп, я вошёл в комнату. Там уже находились Циркач и Дворянчик, молча стоявшие у дальней стены и не рискующие смотреть мне в глаза. А за что мне их винить? Они сделали, что смогли. И не их вина, что горцы оказались проворнее. И вовсе не на них смотрел я сейчас, а на ту картину боя, что разворачивалась передо мной, по мере того, как я оглядывался по сторонам.

Судя по всему, спавшие в доме проснулись от ударов в запертую изнутри на засов дверь. Это горцы, пытаясь ворваться внутрь, ломали её топорами.

Одуванчик успел накинуть кольчугу прямо на исподнее бельё и натянуть сапоги. Зарядил арбалет и придвинул тяжелый стол, сбитый из дубовых досок, к двери, ведущей в комнату.

Подруга его тоже успела накинуть на себя платье и взяла в руки пику Одуванчика.

Когда горцы взломали дверь, парень вогнал арбалетный болт в первого же, кто сунулся в коридор. С остальными он бился уже мечом. Линика, похоже, умудрилась достать пикой того самого, что сейчас валялся в коридоре с дыркой в животе. Потом пику у неё, скорее всего, перехватили и она осталась без оружия.

Напирая на Одуванчика, горцы сумели оттеснить его от двери и отбросили стол в сторону. При этом потеряли ещё одного. Вон, в углу валяется с перерубленным бедром. Кровью весь истёк. От того и помер. Ещё одного Одуванчик сумел достать, уже дерясь с ними в комнате. Это был его последний успех. После этого уже они достали его. Какой удар он получил первым, и не разберёшь, но порубили его сильно.

А уж после этого добрались и до Линики. Её они взяли ещё живой.

То, что я увидел, взглянув на женщину, заставило содрогнуться даже меня, перевидавшего в своей жизни всякое.

На ней разодрали платье и, скорее всего, изнасиловали. Сколько их было и что именно они с ней делали, я даже боялся представить. Её неслышимый ухом крик колокольным звоном бился у меня в голове. После того, как они насытились, ей ножом вспороли живот от самого паха до груди, перерезали горло и выкололи глаза. Линика была на седьмом месяце беременности. И сейчас то, что она так долго носила под сердцем, было вырвано из её чрева и кровавым куском лежало на полу, раздавленное горским каблуком. Этого я уже выдержать не мог.

Едва сдерживая подступающие позывы рвоты, я поспешно выскочил во двор. Следом за мной вылетели и все остальные. Цыган был бледен, нервно дёргал щекой, руки его тряслись. Циркач кинулся к стоявшей у стены кадке с водой и опустил туда голову, стараясь хоть немного прийти в себя. Дворянчика рвало. Стоя у забора, он выворачивал наизнанку всё, что со вчерашнего вечера скопилось в его желудке.

Немного отдышавшись, я тоже подошёл к кадке и умылся. Потом подобрал с земли валявшийся неподалёку деревянный ковшик, напился сам, зачерпнул ещё воды и подал Циркачу.

— Отнеси ему, — я показал глазами на всё ещё блюющего Дворянчика.

Циркач взял ковшик и направился к молодому графу.

— Не получилось у тебя род свой продолжить, Одуванчик, — тихо и тоскливо сказал я, припомнив наш с ним разговор почти годовой давности.

Пока мы приходили в себя, к дому подошли староста, Степняк и ещё кое-кто из поселковых мужиков. Постепенно собрался и весь наш отряд.

Зайдя в дом, Будир пробыл там не долго. Через пару минут вновь показавшись в дверях, он огляделся по сторонам и, заметив меня, направился в мою сторону.

— Слушай, сержант, — сказал он глухим голосом, подойдя поближе, — не нужно вам тут долее оставаться. Возвращайтесь к себе на пост. А погибших мы сами к погребению приготовим. Хоронить завтра будем. Тогда и приедете.

— Хорошо, — с натугой произнёс я, проводя по лицу рукой и снимая нервное напряжение, — пусть так и будет. Только одно меня беспокоит, Будир. Не все они здесь…

— Ты о чём? — воззрился на меня староста.

— Мои по следам прошли. Горцев на посёлок только часть набежала. А другие к ущелью направились, к выходу в долину. К чему бы это, а? Ты как думаешь?

— Вот как? — помрачнел Будир, — Стало быть, новый набег ждать надобно? Когда те, другие, в обратку пойдут?

— Может быть, — согласился я, — но я о другом думаю. Зачем они вообще туда пошли?

— А тебя, сержант, не удивляет, что они вообще сейчас набежали? — к нам подошёл Гролон в сопровождении обоих своих сыновей, — раньше ведь они по весне в набег не ходили. Знают, что здесь брать нечего. От прошлогоднего урожая крохи остались…

— И это тоже, — кивнул я, — но всё же для меня гораздо важнее именно первый вопрос.

— Ладно, сержант, — подвёл черту староста, — отправляйтесь пока к себе. А там поглядим, от чего вдруг горцы себя так вести начали.

Я уже было направился к своему коню, но на полпути остановился и повернулся к старосте:

— Слушай, Будир, у Линики мальчонка был. Пяти лет. Его в доме не нашли. Может, в окно выскочил…

— Я понял, — кивнул тот, — не беспокойся. Мы его найдём и позаботимся.

— Спасибо. Мы уедем. Но сначала, — я очень не хорошо усмехнулся, — сначала тут кое-что закончить надобно, — я вскочил в седло и махнул своим рукой, — поехали…

Примчавшись обратно на площадь, я подъехал к пленным, тесной кучкой сидевшим на земле в окружении караула из местных мужиков. Спрыгнув с коня, я спросил: