Сергей Петренко - Апрель. Книга вторая

Всё, что я могу сделать, когда наступает темнота — спрятаться там, в бесконечном солнечном дне, который снаружи кажется крохотной золотой искрой. При мысли, что она может однажды погаснуть, и мне её не найти — мой разум сжимается, цепенеет. Так не должно быть. Я сделаю всё, чтобы этого не случилось. Любою ценой.

Тримир, исследуя сущности Огня, писал:

«Есть «горение», характеризуемое простым слиянием разнополярных частиц и выделением энергии. Сливающиеся частицы при этом образуют новые, составные части которых, однако, не изменяют своих изначальных, глубоких свойств, изменения их обратимы, а свойства новообразованных частиц могут быть определены из свойств частиц изначальных.

Глубинные же свойства Огня определяются совсем другими процессами, когда, движимые высокими энергиями однополярные частицы сливаются, преодолевая сопротивление их внешних оболочек — и такие частицы при слиянии распадаются в чистую энергию такого порядка, по сравнению с которой «горение» разнополярных частиц оказывается ничтожным. Глубинная суть Огня скрыта именно в этой, великой и непредставимой, чистой энергии «слияния-распада».

…Впрочем, Тримиру так и не удалось получить того, что, как он предполагал, происходит в сердце Огня.

«Если бы я мог говорить с Драконами, они рассказали бы, как они появились — доподлинно. Мне же остаётся только предполагать. Они явились изнутри, из сердцевины Огня, где частицы высшего порядка, рождённые из Огня, но Огню уже не принадлежавшие, рвались наружу. В сердцевине Огня этих частиц было много, и особенно много их было в те древние времена, когда Огонь ещё только-только слепил в себе это пышущее энергией ядро.

Соединяясь в сгустки, частицы Сверхогня рвались вон из родившей их стихии. Чем они были? Светом? Тьмой? Чем-то иным, неподвластной разуму формой энергии, силы?

Поднимаясь на поверхность, сквозь остывающие толщи тверди, сгустки Сверхогня отдавали часть своей силы. Они приобретали формы, покрываясь, как панцирем, расплавленным камнем. В той форме они напоминали огненных червей, пробивающих земную кору тысячами извилистых пор. Самые большие и сильные из них достигли поверхности и, движимые неукротимой энергией, поднялись в небо. Тогда древние существа, творившие миры, увидели их и поразились мощи того, что явилось, ибо даже демиурги не предугадывали в полной мере, к чему приводили их деяния».

И тогда, как сказано в записях дварвов, первых существ, запечатлевших слова в рунах, один из Древних, Ворок, силой разума постиг природу Драконов и вошёл в их стихийное сознание. И Великие Первые Драконы стали послушны ему. А он увёл их за собой — никто не мог сказать, куда. И тем он сделал благо этому миру, потому что Драконы были столь велики, что заслоняли небо, так что казалось: оно стало каменным.

Меньшие из Огненных Червей так и не достигли поверхности. Они остыли, окуклились и уснули в каменной толще коры. Порой, растревоженные движениями подземного Огня, они просыпаются.

«Я бы хотел стать тем, кто сумеет говорить с ними, подчинить их сознание хаоса сознанию завершённого существа. Даже если я потерплю неудачу… Остановиться я уже не могу».

Так писал Тримир, величайший из карликов, древнего народа, видевшего тех, кто творил миры.

Карлики достигли предела в искусстве соединения стихий. Они достигли предела в том, чего можно добиться, используя лишь силу, энергию. Они, однако, не сумели продвинуться на пути постижения сознания стихий, проникновения в него — причиной тому было само устройство разума дварвов — недостаточно гибкое, недостаточно изменчивое, неспособное к восприятию чуждых ему сущностей.

Тионат, первый из человеческих магов, овладевший искусством переноса сознания, ближе всех смертных подошёл к вершине власти над миром. Считают, именно он создал инструмент, позволяющий смертным существам обращать свой разум в стихийный — и возвращаться обратно.

Мастер был горбатым и старым. У него были глаза цвета паутины, и в полутьме своего дома он сам походил на древнего-древнего паука. Про то, что мастер горбат и стар, мне говорили. Про глаза и паутину — нет.

Он смотрит на меня, а я на него. Мне неприятно видеть эти беловатые пятна под бровями, но отводить взгляд нельзя. Почему нельзя, я не знаю.

У него узловатые, корявые пальцы. Мне кажется — вот-вот они потянутся ко мне, ухватят, ощупают…

…Быстро-быстро бьётся муха, звенят нудно крылья, и в какой-то миг — тишина. Паук вертит добычу в лапах…

…И я стану птицей. Одной из этих…

Взгляд мастера меня отпускает, тянется к полкам с чучелами. Я почти вижу, как он трогает их — сов и ястребов, крошечных медовиц, лёгких жаворонков. Чучела будто живые, и непонятно, как старик этими своими пальцами так ловко прилаживает частички мёртвых птиц.

…Я сам не заметил, как оказался у него между колен. Резко запахло пылью. Я сморщил нос и увидел строгие глаза мамы. И не чихнул. Но отвёл взгляд — стал смотреть вверх, на потолок. На чучело огромного альбатроса. Альбатрос почему-то чуть покачивался, блестя злым глазом…

…Налетит ветер. Я его призову. Ветер сорвёт тишину этой клетки, и блеклая, мертвечинная пыль развеется, и сперва я убью старика-мастера, расколов его затылок клювом, а затем доберусь и до тебя, нахальный мальчишка, что посмел видеть моё нынешнее бессилье…

…Я вздрогнул. Мастер держал меня за плечи, его глаза были рядом. Он заговорил, и я на миг крепко зажмурился, и запахло какой-то пряностью.

— Кто же ты, маленький ветерок? Может, чайка?

Я с неожиданным для себя пылом мотаю головой.

— Нет? Почему?

— Они… как курицы!

Мастер, кажется, удивлён. Мама испугана моим решительным ответом. А я… я сам не знаю, почему так вдруг рассердился на чаек.

Потом мама ушла. Мастер усадил меня в удобное кресло — я первый раз видел такое, сделанное, как нарочно, по моему росту. Мастер дал мне в руки стеклянный камень. Я подумал, что это, наверно, звезда, только она не светится.

Я не боялся. Большинство мальчишек в городе уже побывали у мастера. Все знали, что ничего страшного не случится. Мастер предложит тебе стать какой-нибудь птицей, усадит в кресло и даст стеклянный камень. Потом… одни говорили, что ничего не было, они сидели и смотрели в прозрачную глубину. Другие как будто видели там картинки — горы, море, облака.

…Один край камня сделался голубым. Я повернул камень, и внутренность его чуть засветилась. Там, как в зеркале, отразился кусочек ясного неба.