Герберт Уэллс - Морская Дама

— И вообще мне кажется, — сказала она, — что мы слишком легко приняли ее к себе. Откуда мы знаем, что она собой представляет? Там, внизу, она могла быть кем угодно. Может быть, у нее были основательные причины выйти на сушу…

— Дорогая моя! — воскликнула миссис Бантинг. — Разве это милосердно с вашей стороны?

— Какую жизнь они там ведут?

— Если бы она не вела там приличную жизнь, она не могла бы так прилично держаться здесь.

— И к тому же — явиться сюда!.. Без всякого приглашения…

— Теперь я ее уже пригласила, — мягко сказала миссис Бантинг.

— У вас не было другого выхода. Я только надеюсь, что ваша доброта…

— Это не доброта, — возразила миссис Бантинг. — Это долг. Даже будь она и наполовину не так обаятельна… Вы, кажется, забываете, — она понизила голос, — зачем она пришла к нам.

— Хотела бы я это знать.

— В наши дни, когда повсюду такой разгул материализма и такое падение нравов, когда каждый, у кого есть душа, как будто старается ее лишиться, — в такое время встретить кого-то, у кого нет души и кто пытается ее обрести…

— А она пытается?

— Мистер Фландж ходит сюда два раза в неделю. Он приходил бы и чаще, вы же знаете, если бы не был так занят на конфирмациях.

— А когда приходит, пользуется всяким удобным случаем, чтобы дотронуться до ее руки, и говорит так тихо, как только может, а она сидит и улыбается — чуть ли не смеется над его словами.

— Потому что он должен найти путь к ее сердцу. Разве не обязан мистер Фландж сделать все возможное, чтобы представить религию в привлекательном виде?

— Я не верю, что она надеется обрести душу. Я не верю, что ей вообще понадобилась душа.

Эделин повернулась к двери, как будто считая разговор оконченным. С лица миссис Бантинг уже не сходил яркий румянец. Она вырастила сына и двух дочерей, низвела мужа до такого положения, когда единственным доступным ему восклицанием стало: «Дорогая моя, откуда же я знал?» — и когда возникала необходимость проявить твердость, пусть даже по отношению к Эделин Глендауэр, она могла проявить ее не хуже любого другого.

— Дорогая моя, — начала она спокойно, но твердо, — я уверена, что в отношении мисс Уотерс вы ошибаетесь. Может быть, она и легкомысленна — на первый взгляд, во всяком случае. Может быть, она немного насмешлива и любит пошутить. Можно по-разному смотреть на вещи. Но я убеждена, что в глубине души она так же серьезна, как… как кто угодно. Вы чересчур спешите ее осуждать. Я убеждена, что если бы вы знали ее лучше — как я, например…

Миссис Бантинг сделала красноречивую паузу.

На щеках мисс Глендауэр появились два розовых пятнышка. Держась за ручку двери, она обернулась.

— Во всяком случае, — сказала она, — и Гарри, я уверена, согласится со мной — она ничем не сможет помочь нашему делу. Нам предстоит большая работа, и не только вульгарная агитация. Нам нужно развивать и распространять новые идеи. У Гарри есть свои взгляды, новые взгляды, грандиозные взгляды. Мы хотим вложить в эту работу все свои силы. Особенно сейчас. А ее присутствие…

Она на мгновение умолкла.

— Она отвлекает. Она уводит в сторону. Она все выворачивает наизнанку. Она умеет привлекать к себе всеобщее внимание. Она разрушает жизненные ценности. Она не дает мне сосредоточиться, она не даст сосредоточиться Гарри…

— Я думаю, дорогая моя, что вы могли бы немного доверять моему суждению, — сказала миссис Бантинг и остановилась.

Мисс Глендауэр раскрыла рот, но тут же закрыла его, не произнеся ни слова. Ясно было, что разговор окончен. После этого могло быть сказано лишь то, о чем впоследствии пришлось бы пожалеть.

Дверь открылась и закрылась, и миссис Бантинг осталась одна.

Час спустя все они встретились за обеденным столом, и Эделин была с Морской Дамой и миссис Бантинг учтива и внимательна, как и подобает серьезной и развитой молодой даме. А все слова и действия миссис Бантинг были направлены на то, чтобы, как принято говорить, с бесконечным так-том — то есть на самом деле с таким избытком такта, что это становится даже обременительно, — выставить напоказ наиболее яркие стороны натуры Морской Дамы. Мистер Бантинг был необычно разговорчив и рассказывал всем о замечательном проекте, о котором только что слышал, — срезать заросший кустарником и бурьяном склон Лугов и построить на его месте Зимний Сад, представляющий собой нечто среднее между винным погребом и Хрустальным Дворцом [8] Хрустальный Дворец — грандиозный выставочный павильон из стекла и чугуна, построенный в 1851 г, в Лондоне для первой международной промышленной выставки; сгорел в 1936 г. , — превосходная мысль, по его мнению.

Теперь настало время дать вам некоторое представление о Чаттерисе, которого здесь ждали с таким нетерпением и который в повествовании моего троюродного брата Мелвила, несмотря на свое позднее появление, в действительности является главным действующим лицом сухопутного происхождения.

Случилось так, что в свои университетские годы я довольно часто виделся с Чаттерисом, да и впоследствии время от времени с ним встречался. В университете он блистал, поскольку одевался по моде, но без вульгарности, и притом был умен. С самой ранней молодости он был необыкновенно хорош собой и, ни в какой мере не будучи пошлым мотом, отличался изрядной экстравагантностью. На последнем курсе у него случилась какая-то история, которую постарались не предавать огласке — что-то касающееся не то девушки, не то женщины из Лондона, — однако родственники все уладили, и его дядя, граф Бичкрофт, уплатил за него часть долгов. Не все — поскольку этому семейству, не в пример другим, чужды сентиментальные эксцессы, — но достаточно, чтобы он снова получил возможность жить в свое удовольствие. Семейство его особым богатством не отличалось и, более того, было обременено невероятным количеством довольно непрезентабельных, болтливых теток, оттягивающих проценты с капитала, — я не знаю ни одной семьи, где было бы такое множество эксцентричных теток. Однако Чаттерис был настолько хорош собой, добродушен и одарен, что они, видимо, почти единодушно намеревались устроить его жизнь. Ему присматривали какое-нибудь по возможности прибыльное занятие, которое не требовало бы особого труда и не было чересчур коммерческим, а тем временем — после того, как страстное желание одной из его теток, леди Пойнтинг-Маллоу, увидеть его на сцене было отвергнуто объединенными усилиями наиболее религиозной части теток, — Чаттерис всерьез занимался журналистикой самого высшего уровня — той, когда обедают в самых разных местах, выслушивают после обеда политические откровения и в любое время имеют возможность публиковаться — только бы не затрагивали тринадцать тем — в солидных журналах. Вдобавок он писал довольно сносные стихи и редактировал произведения Джейн Остин [9] Остин Джейн (1775–1817) — английская писательница, широко известная своими психологическими романами. Разумеется, «редактировать» ее произведения не было нужды. . по заказу единственного издателя, который еще не успел напечатать все ее классические сочинения.