Антон Орлов - Сказки Долгой Земли (сборник)

– Иди-ка лучше спать, – отвечает Джазмин с бесконечной усталостью в голосе.

– У нас нет права судить о Высших, потому что они выше нашего понимания!

– Не считаю так.

Джазмин, кажется, стоя засыпает, а Инга дышит прерывисто, как после бега, и глаза сверкают двумя спятившими звездами.

– В жизни столько враждебного, злого, грязного, и без Высших не было бы вообще никакого света и добра.

– Инга, светлое и доброе вырастает и живет само по себе, как сорная трава в трещинах городского асфальта. На беду или к счастью, оно только в такой форме и может существовать, хотя люди испокон веков притворяются, будто дело обстоит не так. Ты знаешь о том, что никаких армий добра в природе не существует?

– В природе – нет, другое дело в обществе…

– Угу, и в обществе тоже. Добро стихийно и независимо, индивидуальная душевная поросль, чертовски важная для нашего бытия, но не поддающаяся никакой бюрократизации. От означенных попыток оно быстро вырождается и в худшем случае оборачивается своей противоположностью – объединившиеся адепты милосердного бога живьем жгут на кострах людей и животных, победившие борцы за социальную справедливость убивают либо превращают в рабов миллионы так называемых врагов народа. Вспомни историю Земли Изначальной, зачем я, черт побери, заставляла вас с Матиасом все это читать? В менее тяжелых случаях то, чему нет цены, подменяется торжеством формализма и отстаиванием групповых интересов. Общества негодяев разного толка, всевозможные армии зла – этого в человеческой истории пруд пруди, а свет на то и свет, что руками его не ухватишь. Не думай, что во мне взыграл пессимизм, трава-то растет себе и растет, несмотря ни на что… А привлекающие тебя Высшие – всего лишь еще одна тупиковая игра. Помнишь сказку о Стерките-Жмотке, которая бегала угощаться по соседям, а сама даже вчерашней хлебной коркой поделиться жалела? Тебе это никого не напоминает?

– Нет! – враждебно выпалила, почти выкрикнула Инга, ее тонкие ноздри истерически трепетали и раздувались.

– Госпожа Эйцнер вчерашними корками не разбрасывается, – усмехнулась Джазмин.

– Ее помощь надо заслужить! Ничего не должно даваться человеку даром.

– Кстати, заметь, Валеас, которого уж никак добрым не назовешь, когда его попросили спасти умирающего, попросту пошел и сделал, не требуя никакой платы.

– Показал свою крутизну, это само по себе плата. И теперь ему заложника подавай, ту жизнь, которую подарил, он так же легко заберет назад.

– Не думаю, что жизнь заложника будет под угрозой. Валеасу просто нужна компания. Я пыталась поговорить с ним на эту тему, но он не захотел меня слушать. – Она печально покачала головой и затянулась, слегка прижмуриваясь от чада угасающего костра.

– Валеас всего-навсего человек, а Высшие стоят выше добра и зла, к ним нельзя применять повседневные человеческие мерки.

– Угу, здесь ты еще как права. Есть зло, одинокое или групповое, есть добро, свободное, незащищенное и вопреки всему неистребимое, и есть, условно говоря, третья сила, которая очень любит выдавать себя за добро, имя ей – подлость. Высшие осуждают зло и как огня чураются настоящего добра, зато подлость – их родная стихия. Они называют ее неизбежностью и считают, что благовидных целей нужно добиваться максимально дрянными способами, иначе, видимо, удовольствие не то. Расщедрившись на что-нибудь полезное для окружающих, они попутно причиняют страдания и потери, это у них принципиальное правило. Грузовик, который везет хлеб для голодающих, по дороге обязательно должен кого-нибудь задавить, и все в этом роде. Пожалуй, Эберту сказочно повезло, что вылечил его злой Валеас, а не Тарасия Эйцнер. Иначе, вполне возможно, выздоровление так бы ему отлилось, что лучше уж пневмония с летальным исходом. Хуже всего то, что они при этом упорно называют свою деятельность «добром», девальвируя таким образом само понятие и внося путаницу в вечные вопросы. У них цель всегда оправдывает средства – то есть светлая цель является стопудовым оправданием грязной и жестокой практики, которая для так называемых Высших в действительности куда важнее задекларированных целей. Это старо, как мир, и пошло, как куча дерьма в подъезде многоквартирного дома.

Тут Инга, все порывавшаяся выдать какие-то возражения, с судорожным всхлипом ринулась в объятия Джазмин… Так мне показалось в первый момент. Темень ведь ночная, костерок еле теплится, подробностей не разглядишь. Наставница тоже издала тонкий полувизг-полувсхлип, отшатнулась. Инга шагнула следом и, когда та осела на снег, рванула в стороны полы ее шубы, ударила еще раза три, примериваясь, как будто перед ней манекен кесу на занятиях по самообороне.

Джазмин больше не шевелилась. Сжавшаяся в комок Инга быстро огляделась, потом старательно, словно зарабатывая хорошую оценку, вытерла о мех шубы окровавленный нож, вскочила и вытянула над телом руки с растопыренными пальцами, наводя скрывающие чары. Так себе чары, ученические, вовсе не та вязкая дрянь, которую лесной колдун нейтрализовал с немалым трудом, провозившись больше часа.

Убить двухсотлетнюю магичку – задача из разряда «зубы обломаешь». Безоружная Джазмин могла защититься от сдуревшей девчонки дюжиной способов… Если бы у нее была в запасе хоть капля силы, но ведь она все без остатка израсходовала на караван. Из-за меня.

Ноги подкосились, в голове зашумело, и я повалился в снег на колени. Кажется, еще и отрубился, потому что в следующий за этим момент сижу, прислоненный к снеговику (его в первые дни шоферы слепили от нечего делать), а Ола отпаивает меня из фляжки чем-то крепким, отдающим елажниковой хвоей.

– Моя вина… – Язык еле ворочается.

– Ага, конечно, а эта сучка Инга всего лишь рядышком стояла.

Тарасии Эйцнер и Инги уже след простыл. Свежая лыжня уходила на восток, в ту сторону, откуда мы приехали. Ушли еще затемно, никто их не видел, налегке: у госпожи Тарасии, как рассказал стюард, багажа было всего ничего, элегантный рюкзачок из похожей на серый бархат шкуры кесу, и Инга, отправляясь в новую жизнь, захватила с собой только самое необходимое. Лыжи они украли. Стояло несколько пар возле фургона-подсобки… «Ничего не должно даваться человеку даром» , – но на чужие лыжи, надо понимать, это правило не распространяется.

– Как думаете, могли бы мы догнать этих сук? – с нехорошим азартом спросила Олимпия, глядя на две параллельные полоски, уползающие в хмурую даль редколесья, осененную причудливо вырезанными хвойными кронами, седыми от изморози.

– Зачем? – равнодушно бросил Валеас.

И правда, зачем? Он хоть и крут нереально для своих тридцати лет, но все же не настолько, чтобы драться с Высшей. И вряд ли Старый Сапог с Ингой потрюхают на лыжах до самого Магарана. У Высших есть недоступные для нас пути, позволяющие попадать из пункта А в пункт Б, минуя обычное пространство. Доберутся до ближайшего – и будут нынче вечером ужинать за тысячу километров отсюда, поэтому Тарасии было все едино, выберется наш караван из Леса или нет.