Александр Ладейщиков - Кот баюн и чудь белоглазая

— Отродье, полностью согласен, — грустно пробормотал обессиливший Фавн, чуя возле уха магический талисман нового бога.

Пролезая через огород и разорённые сараи, Фавн вдруг встрепенулся, глазки его заблестели, он почуял могучие флюиды магии, исходящие от волшебного вина, спрятанного в чулане. Давным-давно, ещё, будучи молодым богом, нынешний жалкий сатир связал свою сущность с вином, передав, сей прекрасной жидкости, что воспламеняет страсть и даёт отдых разуму, часть своей бессмертной души. При обычном порядке вещей Фавн творил вино из воды, настоящее волшебное вино, амфора с таким вином никогда не иссякала, но сейчас настали, видимо последние дни Ойкумены. Боги уходят, магия исчезает, лишь изредка прокатываются её всплески, да редкие магические амулеты хранят древнюю силу. Почуяв вино, сатир искоса взглянул на Стефана, что-то прошептал, к радости своей увидел, что глаза юноши затуманились, стали пьяно-стеклянными, с уголка рта потекла тонкая струйка слюны. Фавн снял ремень с шеи, накинул петлю на руки мальчишке. Теперь уже сатир вёл пленника в дом пама.

В доме было просторно и сумрачно, Фавн зажёг факел, воткнул его в кадку с песком. Не чудь — лучину жечь. Нечего прибедняться. В просторном чулане на монументальных козлах лежала огромная бочка, собранная из дубовых досок и окольцованная бронзовыми обручами. Фавн вынул пробку, подставил братину под хлынувшую струю золотистого терпкого вина — фалернского. Лозу этого винограда Фавну подарил когда-то старец Фалерн. Сатир зачерпнул деревянной чашей жидкость, поднёс под нос Стефану, глумливо ухмыльнулся:

— Причащаю тебя, раб божий, сим святым вином, что ты считаешь кровью своего бога. Я же считаю волшебное зелье частью божественной сущности — где вино, там коварный бог Дионис. А вы, поклонники вина, не знаете этого. В вине у вас или бес, или какой-то Зелёный змий. Пей, давай! Святоша…

И Фавн, икнув, запел дребезжащим голосом:

Стефан, озирая комнату мутными глазами, сделал глоток, оживился, стал жадно пить золотистый напиток. Фавн подливал вина, братина опустела наполовину, когда молодой человек опустил голову на столешницу, затих.

— Спи пока, вьюноша, из тебя получится достойный раб вина, а я устрою пирушку, созову своих любезных соседей, если они ещё не померли с перепою…

Солнце катилось на закат, чтобы нырнуть в мировой океан, и вынырнуть утром на восходе. В доме бывшего пама, который облюбовал Фавн, кипел пир горой. Стефан валялся на лавке, рука его свесилась почти до пола, губы сложились кренделем. Фавн велел, чтобы парня прикрыли шкурой — от его храпа мог погаснуть факел. На другой лавке полулежал пьяный старик с выщипанной бородкой, кровавой коростой на лбу, вокруг него кружились мухи — дед забыл, что водой можно мыться. Козлоногий кидал в старика куриными костями, в изобилии рассыпанными на столешнице, старик хохотал, обнажая в чёрном круге рта кривые зубы, ловил огрызки, обсасывал. Фавн хихикал, стуча толстым пальцем по глиняной кружке с вином. Дед принёс курицу, пойманную в лесу — хозяйство в деревне давно никто не вёл, было некогда — пили. Сатиру было жалко переводить волшебное вино, он дразнил старика, который уже наверняка хлебнул своей браги — и прячут ведь где-то, не найти!

Рядом с Фавном на лежанке развалилась молодая женщина, волосы её спутались, под глазом алел свежий синяк, из разорванного платья выпала грудь, жёнка игриво подбрасывала её ладонью. Она уже выпила чашу волшебного напитка, жизнь сразу же расцвела всеми красками небесной радуги — это не мутной кислятиной, давиться, от которой ползёшь блевать в ближайшие кусты — и вовсю хохотала над забавами сатира, а более — над унижением пьяного старика. Распутный сатир запустил руку под подол, Кика, так звали жёнку, хихикала, сжимала бёдра.

Наконец, козлоногий пододвинул кружку к краю стола, старик схватил её, жадно выпил, пьяно пошатнулся. Фавн цыкнул, подхватил с пола сапог, швырнул в побирушку. Дед мотнулся в сторону сеней, с трудом попал в дверной проём, загремел в сенях, налетев на что-то, свалился на пол.

Лесной божок потянулся за чашей, пробормотал, — Сейчас, ещё одна чаша… и я обернусь… сейчас.

Фавн прильнул к магической жидкости, пил долго, задрав голову. При этом хвост сатира, увенчанный кисточкой, выделывал замысловатые фигуры — то подметал рыбью чешую и куриные косточки на столе, то гладил по ногам пьяную Кику. Сатир вылил в пасть последнюю каплю вина, его передёрнуло, за столом появился потасканный человек в дырявой, с пятнами и порезами, тоге. Лицо человека опухло, многодневная щетина покрывала подбородок, в спутанных кудрях блестел мятый золотой венок.

Фавн, известный в древние времена в человеческом обличье под именем Вакх, пьяно захохотал, запел что-то своё, милое сердцу:

Пьяный сатир огляделся и, не увидев соглядатаев, повалился на Кику, задрав платье распутной жёнки на её голову и прихватив ляжки руками. Кика застонала, Фавн-человек что-то зашептал, стал целовать соски, щекоча нежные розовые кружки колючей щетиной. Вскоре ложе заскрипело в ритме любовного соития. Кика дышала всё громче, потом стала стонать, и вскоре несвязные женские крики огласили притихшее селение.

Коттин шёл по деревне, выхватывая острым взглядом картину разложения и гибели. Вот под покосившимся забором в собственной луже лежит пьяный мужик — одежда рваная, воняет, рожа опухла, зубов нет. Бывший Кот пнул его — мужик замычал, потом затих, не открывая глаз. Коттин зашёл во двор — калитка валялась на земле, овчарня была пуста, на крыше сарая во все стороны торчали сгнившие жердины, крыша зияла тёмными провалами. Даже собака не залаяла — видать, сбежала от такой жизни в лес.

Нахмурившись, древний странник прошёл в дом, чуть не провалившись сквозь прогнившие доски крыльца. Дверей не было, на притолоке висела грязная дерюга, закрывавшая вход. За кособоким столом полулежала старуха, опустив голову на грязный кулак, перед ней стояла глиняная кружка с мутной жидкостью, поодаль другая — пустая. Старуха подняла голову, увидела незнакомого человека, долго пялилась на него бессмысленным пьяным взором, потом вдруг озаботилась: