Мэгги Стивотер - Похитители грёз

Адам попытался вспомнить последний раз, когда он и Гэнси разговаривали о правах путешественников. Он был вполне уверен, что вся дискуссия происходила за чуть теплой пиццей и имела отношение к досмотровым сканерам, которые микроволновкой воздействуют на клетки мозга часто летающих пассажиров. Но теперь, когда он увидел Гэнси за работой, он знал, что Гэнси перевернул бы это в политическую эпидемию, разрешимую его матерью.

— Я нет, — ответила Глория Элгин, ослепленная гэнсийностью Гэнси. — Мы обычно в наше время используем Сессну [44]Бена. Но я бы хотела об этом послушать.

Когда она повернулась к Адаму, Гэнси растворился в толпе.

Какой-то момент Адам молчал. Он не был Гэнси, он не ослеплял, он был обманщик с фужером фальшивого шампанского в тонкой руке, сделанной из грязи. Он смотрел на миссис Элгин. Она смотрела в ответ сквозь ресницы.

Резко дернувшись, он осознал, что напугал ее. Стоя тут в своем непроницаемом костюме с красным галстуком, молодой, с прямыми плечами, чистый, он снял чары, которые создала странная алхимия Гэнси. Возможно, кто-то в первый раз в его жизни смотрел на него и видел силу.

Он попытался воссоздать то волшебство, которое Гэнси творил этим вечером. Его ум поплыл с шумом по этой сверкающей компании, с мерцанием дна стакана шампанского, со знанием, что это было будущее, если он его подцепит.

Он был в лесу, шепот преследовал его.

Не здесь.

Он предложил:

— Могу я сперва обновить вам напиток?

Лицо миссис Элгин растаяло от удовольствия, когда она протянула бокал.

«Вы не знаете?» — задавался вопросом Адам. Он, по крайней мере, все еще мог чувствовать запах дизельного топлива от своих рук. — «Вы не знаете, что я?»

Но эта стая павлинов была слишком занята обманом, чтобы заметить, что их самих обманывали.

Адам не мог вспомнить, почему он здесь. Он растворился в галлюцинации призрачных гостей наряду с настоящими.

«Потому что это Аглионбай», — думал он, отчаянно пытаясь вернуть себя на землю. — «Вот что происходит с Аглионбаем в реальном мире. Вот как использовать образование, над которым ты так усиленно трудишься. Вот как ты выберешься».

Внезапно электрический гул наполнил комнату. Лампы моргали и трещали. Звон бокалов остановился, когда лампы затухли еще раз.

И затем свет погас. Совсем.

Это было реально?

Не сейчас.

Солнце садилось, и интерьер дома сгущался и темнел вокруг гостей. Окна были несфокусированными квадратами серых уличных огней. Ароматы казались странно четко выраженными: лилии и средство для чистки ковров, корица и плесень. Комната наполнилась бессловесным шарканьем скотного двора.

И в этой короткой паузе в разговорах, в этой потрясенной тишине, которую не заполнял ни гул голосов, ни электроники, высокая песня лилась сквозь темноту. Аккуратная, старинная мелодия, исполняемая женским хором. Чистая и тонкая, распространяющаяся от потока звука к реке одного голоса. Всего мгновение потребовалось Адаму, чтобы понять, что слова были не на английском:

Rex Corvus, parate Regis Corvi.

Адам чувствовал себя насыщаемым от ног до кончиков пальцев.

Где-то в темноте Гэнси тоже слышал это. Адам чувствовал, что он слышал это. Эти голоса были реальными так, как ничто другое не было в тот день. Адам вспомнил все сразу, как это, чувствовать себя настоящим, чувствовать себя Адамом Перришем, вместо «моего друга, Адама Перриша, дайте ему свою визитку». Он не мог поверить, какая огромная разница была между ними двумя.

Снова вспыхнул свет. Разговоры возобновились.

Какая-то часть Адама засела все еще там, в темноте.

— Это был испанский? — спросила Глория Элгин, зажав горло рукой. Адам мог рассмотреть линию ее макияжа на подбородке.

— Латынь, — ответил Адам, стараясь разыскать лицо Гэнси в толпе. Его пульс все еще мчался галопом. — Это была латынь.

Король-Ворон, освободить дорогу Королю-Ворону.

— Как забавно, — произнесла Глория Элгин.

Оуэн Глендовер был Королем-Вороном. Было так много историй о Глендовере, знающем язык птиц. Так много историй о воронах, нашептывающих ему секреты.

— Вероятно, перебои напряжения, — ответил Адам. Визитные карточки в кармане ощущались неуместно. Он все еще искал в комнате одну пару глаз, которая имела значение. Где был Гэнси? — Все до одного кондиционера работали одновременно.

— Вероятно, правда, — успокаиваясь, сказала Глория.

Разговоры вокруг них забормотали: «У детей Пибоди забавное чувство юмора!» «Я возьму еще одну креветку». «Что вы говорили?» «Что вы делали, когда разбился мрамор?»

Там, в другом конце комнаты, был Гэнси. Его взгляд встретился с Адамом и не отпускал его. Даже если освещение вернулось, голоса еще долго рассеивались. Адам все еще мог чувствовать силу заново разбуженной энергетической линии, нарастающей под ним, ведущей назад, в Генриетту. Блестящая толпа уже снова двигалась, но не Адам. Не Гэнси. Они были единственные двое живых в комнате. Они были поразительными созданиями.

«Видишь? — Адам чувствовал себя, как будто кричал. — Вот почему я принес жертву».

Вот как он бы нашел Глендовера.

Внутри старого Камаро пахло асфальтом и желанием, бензином и снами. Ронан сидел за рулем, уставившись на полуночную улицу. Уличный фонари отгораживали асфальт, исполосовав своими отражениями насыщенно-оранжевый капот. По обе стороны дороги растянулась жуткая и безмолвная шеренга пустотелых автомобилей.

Он был голоден, как ночь.

Под светофором цвет приборной панели стал зелено-желто-красным. В потрескавшемся боковом зеркале появился взволнованный Ноа. Он оглянулся на копов. Ронан посмотрел в зеркало на свои зубы.

— Рад тебя видеть, Ноа, — сказал он. Он мог чувствовать каждый клапан своего сердца, каждый толчок крови по венам. — Давненько не виделись.

«Я сумел, — подумал Ронан. Ключи дрожали в замке зажигания. — Я воплотил это в реальность».

Кавински опаздывал, как всегда. «Время — деньги», — любил он повторять, и, хотя у него было вдоволь и того, и другого, тем не менее, он наслаждался воровством.

— Я старался, — сказал Ноа, а потом добавил: — Не хочу видеть, как ты умрешь.

Ронан, не отвечая, потер большим пальцем по истертым цифрам рычага коробки передач. Двигатель через педали долбил по его обуви. Если в Камаро и было что-нибудь создано для комфорта, то по прошествии сорока лет износилось. Небольшой участок его спины был липким возле трещины в виниловом сидении. Часы не работали, но тахометр не сбоил. Воздушный поток слабо, с неохотой пропускался через вентиляционные отверстия, но волноваться о поломке поршней было нечего. Двигатель был самым громким концертом в мире, медленно делая обороты под капотом. Спидометр был пронумерован вплоть до ста сорока. Просто безумие. Машина казалась опасной и ощущалась быстрой.