Мэгги Стивотер - Похитители грёз

С Кавински всегда было сложно сказать, что реально. Сейчас, глядя на него, держащего идеальное хромированное огнестрельное оружие, полученное обманным путем, стало даже сложнее.

— Правда, что ты пытался убить своего отца? — спросил Ронан. Он, задавая вопрос, смотрел прямо на Кавински. Его непоколебимый взгляд был его вторым лучшим оружием после его молчания.

Кавински глаз не отвел.

— Я никогда не пытаюсь что-либо сделать, чувак. Я делаю то, что собираюсь.

— Слухи утверждали, что ты именно поэтому здесь, а не в Джерси.

— Он пытался меня убить, — ответил Кавински. Его глаза блеснули. У него не было радужной оболочки. Просто черное и белое. Линия его улыбки была уродливой и распутной. — А он не всегда делает то, что собирается. В любом случае, меня сложнее убить. Ты убил своего старика?

— Нет, — сказал Ронан. — Вот это убило его.

— Яблоко от яблони недалеко падает, — заметил Кавински. — Ты готов отправиться снова?

Ронан был готов.

Таблетки на языке. Пиво их догоняет.

На этот раз он увидел приближение земли. Как будто его выплюнуло и воздуха. У него было время, чтобы сдержать мысль, задержать дыхание, сгруппироваться. Он вкатился в сон. Быстро. Выбросился из движущейся машины.

Беззвучно он вкатился в деревья.

Они смотрели друг на друга. Закричала странная птица. Девочки-Сиротки нигде не было видно.

Ронан низко пригнулся. Он был так тих, как дождь у корня. Он подумал:

«Бомба».

И она была там, коктейль Молотова, не сильно отличающийся от того, который он швырнул в Митсубиши. Три скалы выступали из влажного травяного покрова, видны только кончики, подверженные эрозией зубы, поросшие мхом десны. Бутылка была засунута между ними.

Ронан пополз вперед. Приближая пальцы к покрытому росой горлышку бутылки.

«Te vidimus, Greywaren», — прошептало одно из деревьев.

Мы видим тебя, Грейворен.

Он сжал руку вокруг бомбы. И почувствовал, как сон меняется, меняется…

Он подорвался и проснулся.

Кавински уже вернулся, делая дорожку кокса на приборной панели. Свет снаружи был унылым и мертвым, после сумерек. Его шею и подбородок освещали огни приборной панели снизу, словно особенности сада. Он вытер нос. Его и без того напряженные черты лица заострились, когда он увидел нагреженный Ронаном объект.

Ронан был парализован, как обычно, но мог отлично видеть, что он произвел: коктейль Молотова, идентичный тем, с кайфовой вечеринки… Этикетка смялась и была заснута в горлышко пивной бутылки, заполненной бензином. Она выглядела так же, как и во сне.

Только теперь она горела.

Пламя, красивое и прожорливое, которое съедало все вниз по стеклу. Бензин плескался на противоположной стороне, приближаясь к взрыву.

С диким смехом Кавински локтем нажал на кнопку открывания окна и выхватил бутылку. Он зашвырнул ее в сумрак. Бутылка пролетела всего пару ярдов и взорвалась, заставив задрожать стекла противоположной стороны Митсубиши через открытое окно. Запах был ужасным, воздушное сражение, и звук высосал весь слух из ушей Ронана.

Свесив руку из окна и глядя на нее глубоко равнодушно, Кавниски стряхнул осколки стекла со своей кожи на траву. На две секунды позже у него бы не осталось рук, о которых можно было бы беспокоиться. У Ронана не было бы лица.

— Эй, — произнес Ронан. — Не трогай мои вещи.

Кавински повернул глаза с тяжелыми веками к Ронану, подняв брови.

— Проверь это.

Он поднял свой нагреженный предмет: диплом в рамке. Джозеф Кавински, закончивший Академию Аглионбай с отличием. Ронан не видел ни одного, чтобы определить, была ли эта кремовая бумага настоящей, а формулировка точной. Но он опознал забрызганную подпись с писем из Аглионбая. Художественные каракули ректора Белла были легко узнаваемы.

Быть впечатленным противоречило принципам Ронана, еще больше — показать это, но точность и детализация были поразительны.

— Ты слишком эмоционален, Линч, — сказал Кавински. — Это нормально. Я понимаю. Если бы у тебя были яйца, было бы по-другому. — Он постучал себе по затылку. — Это Волмарт [54]. Просто приди за электроникой, стащи какой-нибудь телевизор и свали оттуда. Не погрязни там. Это бы помогло.

Он сделал жест в сторону порошка, все еще рассыпанного по приборной панели. Едва заметного. Милое воспоминание о порошке. Ронан покачал головой. Он мог чувствовать взгляд Гэнси на себе.

— Как хочешь. — Кавински достал еще упаковку пива с заднего сидения. — Готов?

И они уснули. Они грезили и грезили, и звезды сделали круг над головой и пропали, а луна спряталась в деревьях, и солнце двигалось вокруг автомобиля. Машина заполнилась невозможными предметами и жалящими растениями, поющими камнями и кружевными бюстгальтерами. Когда сгустился полдень, они выбрались из машины, сняли потные рубашки и грезили на жаре. Предметы, слишком большие, чтобы поместиться в машине. Снова и снова Ронан проваливался в лес в своих потрепанных снах, пробирался между деревьями и что-нибудь крал. Он начал понимать, что имел в виду Кавински. Грезы были побочным продуктом всего, а сон был неважен. Деревья — лишь препятствие, своего рода сломанная охранная система. Как только это замкнулось в его мозгу, он смог забирать предметы из головы, не беспокоясь о том, что сам сон их повредит.

Свет растягивался длиньше и тоньше, почти исчезая, а потом была ночь с ее дразнящим отражением сотни автомобилей. Ронан не знал, прошли ли уже дни, или это была такая же ночь, как и раньше. Сколько времени назад он разбил Свинью? Когда был его последний ночной кошмар?

А затем настало утро. Он не понимал, это уже прошедшее утро или совершенно новое. Трава оказалась мокрой, капот Митсубиши покрыт бисеринками пота, но сложно сказать, прошел ли дождь, или это всего лишь роса.

Ронан сидел у заднего крыла Митсубиши, гладкая поверхность охлаждала голую кожу спины, и с жадностью поедал Twizzlers [55]. Такое чувство, будто бы они плавали в алкоголе внутри него. Кавински проверял последнюю работу Ронана — цепную пилу [56]. После того, как он убедился, что она работает, он искалечил несколько шин у других Митсубиши, а потом присоединился к Ронану и взял одну Twizzler. Он был слишком под кайфом, чтобы есть, чтобы его заинтересовали другие предметы, кроме основного.

— Ну? — спросил Ронан.

Кавински разорвал пилой маленькие кусочки резины напротив своего лица и голой груди. Он ответил:

— Теперь ты грезишь Камаро.

Теперь все казалось просто.

Таблетка. Пиво. Сон.

Камаро стояла среди деревьев пригрезенного леса: не труднее для воображения, чем любые другие объекты во сне, преследуемые Ронаном. Камаро была просто больше.

Зайти.

Выйти.

Не говоря ни слова, он положил руку на ручку дверцы. Над головой дрожали листья деревьев; где-то вдали всхлипывали птицы. Девочка-Сиротка наблюдала с другой стороны машины. Она покачала головой. Он приложил палец к губам.