Виталий Сертаков - Зов Уршада

Рахмани позволил самому краю сознания немножко обрадоваться. Он двигался верным путем, Учитель предупреждал его. Самое полное созерцание себя, когда смотришь в любую сторону, но видишь лишь безмятежную поверхность озера, достигается не сразу. Вначале человек поневоле ищет звуков и света, такова уж его слабая порода. Затем звук и свет мешают ему, и лишь на высшей ступени истинному посвященному становится все равно. Ничто не может прервать его созерцания.

И становятся не нужны глаза.

Прикосновение повторилось.

Это был голос Учителя. Но звучал он не снаружи, а внутри, словно пробирался сквозь запутанный лабиринт, то отражаясь дважды, то проваливаясь, то затухая.

«Хорошо, мы давно ждали, когда юный дом Саади проснется. — Внутренняя улыбка Учителя была подобна поглаживанию кошачьей лапки. — Однако ты еще не пробудился окончательно. Твой разум спит, придавленный слоями глупости. Но не обижайся. Это не твоя глупость, это мрак, накопленный до тебя тысячами поколений… Попытайся ответить мне, Рахмани»

Рахмани по привычке разжал запекшиеся пересохшие губы и сразу понял, что делать этого не следовало. Точно холодная песчаная волна ударила его в лицо и в грудь, он задохнулся от недостатка воздуха и больно стукнулся затылком о ледяные камни. А голос Учителя пропал.

Рахмани проклинал себя, пока Корона не покинула страну парсов. Естественно, он сам виноват: открыл рот, впустил в себя силу злых асуров, не сумел сосредоточиться. Потом до ученика дошло, что, чем дольше он переживает неудачу, тем дольше он не услышит Учителя.

И он успокоил сердце. Наверное, прошла еще неделя. Без пищи он ослабел настолько, что вряд ли сумел бы самостоятельно пройти несколько шагов. Сил хватало лишь для того, чтобы пить из ручейка. Однако, чем хуже чувствовало себя тело, тем яснее становился ум.

«Хорошо, Рахмани… — на сей раз с ним говорили сразу несколько старцев, в том числе и Учитель. Их голоса звучали звонко и чисто, но совсем не как голоса людей. Каждый голос был подобен шуршанию лепестков или пению цветка на ветру. — Хорошо, твой отец будет гордиться тобой. Теперь ты сумеешь ответить сам, как надлежит тебе поступить…»

«Да, я вижу свой путь… — ответил он, не разжимая губ, и молчаливая речь далась ему на удивление легко. — Я стану воином, я побратаюсь с братом-огнем, я буду искать…»

«Зачем тебе становиться воином, Рахмани? Это трудный путь, на этом пути ты никогда не обретешь покой…»

«Я буду искать четвертую твердь…»

«Многие начнут охотиться за тобой, Рахмани».

«Я отправлюсь туда, куда пошлет меня храм. Я стану его оружием, его глазами и ушами…»

«Зачем нам четвертая твердь, Рахмани?»

«Там мы обретем утерянную честь мира».

«А если утерянная честь не сохранилась? Если ты проведешь всю жизнь в поисках?»

Саади вовремя ощутил подвох в последнем вопросе Учителя. Старцы беспокоились, не овладела ли им гордыня, не помутила ли его разум внезапная радость.

«Учитель, я слеп и глух перед божественным ликом Авесты. Я готов к тому, что начертано в Книге ушедших. Я готов к тому, что начертано вами на серой паутине. Покажите мне дорогу к свету, и я пройду ее во славу храма…»

«Во славу храма… — как эхо, откликнулись Слепые старцы. — Если в обряде Тишины вырастет новый воин, он отправится в проклятый город Сварга…»

«Нелегко нанять на службу Властителя пепла…»

«Еще сложнее прибить бороду беса к килю корабля…»

Все стихло. Прошло какое-то время, Саади снова ощутил спазмы голода и пронизывающий холод. Вероятно, от него чего-то ждали. Саади пришлось снова бороться с собственной нетерпеливостью и тщеславием. Ему пришлось в упорном бою одолеть того себя, кто рвался стать первейшим из учеников и самым ловким из воинов храма. Наступил момент, когда он понял, как позвать Учителя.

Это оказалось совсем не сложно. Учитель и другие старцы находились рядом, достаточно было протянуть руки. Он приподнялся на соломенном ложе, не ощущая больше усталости, и соединил свои ладони с морщинистыми ладонями наставников.

«Хорошо, Рахмани… Теперь ты почти проснулся. Мы ждем тебя…»

«Мы ждем тебя», — сказали они и разомкнули объятия. Саади моментально потянулся к шнурку с гирькой, но шнурок пропал. Оказалось, что его лишили возможности призвать помощь извне. То есть Учителя хотели, чтобы послушник сам выбрался из каменного мешка.

Рахмани надолго задумался. Пробовать проломить толстые стены плечом — нечего и пытаться. Он перебирал варианты спасения, но ничего не приходило на ум. Обряд Тишины был пройден первым Учителем добровольно, и в конце его Учитель добровольно лишил себя зрения. Доказав тем самым, что нет ничего сильнее разума.

Разум… Рахмани еще раз внимательно обвел внутренним взором неровные стены. За сорок семь дней он изучил каждый бугорок, каждую трещину и пятно плесени на грубо обтесанных стенах. Если вне его тела нет инструмента к спасению, значит — спасение только в нем самом. Он осмотрел себя изнутри, поскольку снаружи видел себя тысячи раз.

И удивился, как раньше этого не заметил.

Рахмани поднял руки. Внутри кончиков пальцев танцевал брат-огонь. Божественный огонь, навсегда выбравший его в союзники, покровитель и разрушитель сущего, соединился с ним.

Воин действовал по наитию. Никто его этому не учил. Он выпрямил руки перед грудью и освободил мощь, спрятанную в теле. Казалось, голод и холод забрали из ослабевшего тела всю энергию, но лазурные молнии вспыхнули так ярко, что будущий Ловец Тьмы закричал от боли.

Молнии ударили в камни, раскалив их за долю песчинки. Жар был столь силен, что вспыхнула солома и циновка, на которой сидел послушник. По кладке побежали трещины. Рахмани отпрянул, совершенно ослепленный.

«Хорошо, мальчик, — донеслось до него сквозь треск остывающего гранита. — Мы ждем тебя…»

Второй раз он ударил прицельно и сдержанно. Затем обмотал кулак тряпкой, в три удара пробил себе выход и свалился на руки молодых жрецов…

Обряд Тишины вырастил нового воина.

Из плена прошлого Рахмани выдернул жалобный скулеж приятеля:

— Дом Саади, я погибну тут…

— Снорри, прекрати ныть, — оборвал Ловец метания приятеля. — Ты позабыл, что такое север.

— Но я замерзаю…

— Я скину тебя в воду, если ты не прекратишь свои глупые жалобы!

Вскоре они встретили первых пеших жителей. Трое мужчин мирно рыбачили, закинув удилища в мутные прохладные волны. Возле их ног в ведерке плескалась чешуйчатая мелочь с сомнительным запахом.

— Дом Саади, такую рыбу не стал бы жрать даже Кой-Кой. А ведь он с голодухи тащит в рот всякую гадость. Сдается мне, эти люди — отпущенные рабы, — зашептал Снорри. — Ты чуешь, рыба больна печенью. Там, внизу, из дыры в набережной, в реку изливаются нечистоты. Если бы у нас в Брезе кто-то вздумал продать такой улов на рынке…