Татьяна Мудрая - Любовь к Кэтлин, дочери Холиэна

Вот лежит Томас Десмонд в крепости на гнилой соломе и видит сон.

Будто прилетели снова те прекрасные птицы, двадцать восемь связанных попарно цепочками, а одна сама по себе, и сели на пшеничное поле, А Томас глядит на них с порога бревенчатого дома и говорит себе самому:

— Неладно сделаю я, если не дам птицам подкормиться. Там, откуда прилетели они, верно, засуха, ибо, как я думаю, вся вода на земле собралась у моего порога. Но отпугнуть их стоит — иначе и на семя нам с женой не останется.

Вложил он малый камешек в пращу, раскрутил и бросил. Попал камень в крыло старшей птицы и застрял там. Вмиг перелетела она через воду, села на порог и оборотилась красивой женщиной в зеленом плаще с бахромой, с алыми губами и румяными щеками, а светлые ее волосы струились поверх плаща до самых бархатных башмачков.

Говорит женщина Томасу:

— Мы спешили к тебе с доброй вестью и проголодались в дороге, а ты ранил меня за это.

— Не того хотел я, однако невелика эта беда, — ответил Томас, нагнулся и высосал камешек из руки женщины вместе с кровью. Тотчас закрылась ранка, как не бывало.

— Не могу я с тобой после этого породниться, ибо смешалась наша кровь, — сказал отчего-то лорд.

— Сделано уже это, — произнесла женщина, улыбаясь. — Хоть и не совсем по нашему обычаю, зато с отвагой. Должен был ты после свадьбы отдариться от нас, родичей твоей Кэтлин, и не совершил того, а теперь выходит, что мы снова в убытке.

И протянула Томасу серебряную ветвь с белыми цветами на ней. Трудно было различить, где кончается серебро ветви и где начинается белизна цветов, и звенели эти цветы, как крошечные колокольчики. А посреди них сияли золотом три небольших золотых яблока, и пели эти плоды, навевая сладкий сон.

— Это «Дремотная песнь», или «Музыка Сна», — проговорила женщина. — Вторая мелодия из трех, что барды и филиды приносят на землю от нас. Возьми ветку в руки и иди через весь дом, пока не выйдешь через противоположную дверь. Никто из стражников замка не заметит тебя и не остановит, ибо накрепко сомкнуты будут их глаза. Волшебство разомкнет также все препоны, запоры и засовы. Однако поторопись — лишь на короткое время дана тебе Поющая Ветвь.

И в самом деле — прошел Томас сквозь людей, двери и стены, будто их и вовсе не было. Очутился он уже на улице, оборванный, грязный, слабый от истязаний, коим его подвергли. Шел дождь, летел мокрый снег, и руки его были пусты.

Лишь простые люди Альбе и Эйре попадались Томасу по пути — местная знать не хотела себе никакой беды. Зато никто и не отказывал ему в ответе, когда он блуждал и петлял по всему городу и спрашивал, где ему найти Кэтлин.

А Кэтлин к тому времени дошла до столицы и тайно поселилась у самых стен тюремного замка в лачуге, которая никому не была нужна, кроме нее.

Вот входит, наконец, Томас под низкую, просевшую посередине крышу и видит, что светлая жена его лежит мертвая, и мертвый младенец у ее бока.

— Зачем мне нужна свобода без тебя и от тебя, Кэтлин, дочь Холиэна, — произнес лорд. — Зачем мне жизнь, если ты умерла. Зачем мне отчизна моя Альбе, если нет у меня надежды подарить Эйре своих и твоих о Кэт, отважных сыновей и прекрасных дочерей.

Взял ее руку в свои и лег рядом так плотно, как одна полированная деревянная дощечка прилегает к другой.

Тут распалась, разлетелась крыша вплоть до самой горней синевы, ибо состояла она из легких перьев. И увидел Томас: летят переливчатой вереницей, длинной семицветной лентой чудесные огненные птицы, пересекая небо по огромной дуге. Все они скованы золотом попарно, лишь самая большая летит одиноко.

— Птица Эйре, возьми меня с собой! — крикнул он. — Нет мне здесь, внизу, ни еды, ни питья, ни песен, ни плясок, ни мольбы и ни хвальбы без моей нареченной.

Тогда кругами спустилась стая вниз, подхватила Томаса, мужа Кэтлин, на свои крылья и унесла с собой в неведомые страны. В полете выпевали огненные птицы третью мелодию земли Эйре, самую прекрасную:

А еще были в том дальнем краю серебряные яблони с серебряными ветвями, на которых росли сразу белые цветы с пурпурной сердцевиной, листья из белого золота и яблоки из золота червонного. Бродили по садам и лесам ручные, кроткие звери. Зеленые поля, ровные и чистые, простирались вокруг сияющего дома, покрытого пышными, как снег, перьями, а в доме том ждали Томаса его прекрасная, как сида, жена и их сын.

— Войди в жилище, что предназначаю я для тех, кто погиб во имя мое, — сказал голос из середины птичьей стаи. — Хоть не за свободу мою и гордое мое имя сражался ты, не за четыре моих зеленых удела, но воздаётся тебе по одной твоей любви к той, что носила прозвание моё на земле.

…Когда пришли люди в хижину у крепостной стены, поняли они, что не удастся разомкнуть руки Томаса и Кэтлин, чтобы похоронить их отдельно. Ибо соединились они, как жимолость обвивается вокруг ствола. И удивились эти люди несказанно, только совсем разным вещам.

— Как это он ухитрился сбежать из такого грозного замка и такой крепкой тюрьмы, как наша? — спрашивали друг друга альбенские воины и знать.

— Дорогого спрашивает Кэтлин, дочь Холиэна, с сынов своих и возлюбленных, — говорили мужи Эйре. — Зачастую бледнеют их румяные лица, голод точит их кости в чужой стране, смертная петля сжимает им горло. А этому альбенцу воздала она без расчета.

— Забирает она к себе мощных героев, дарующих ей славу, и блеск оружия, и ратные труды свои. Впервые отдала она себя смертному по одной любви, — говорили другие мужчины. — Хотя, пожалуй, не такой уж плохой выкуп за любовь и честь он заплатил — всю свою жизнь. Не новость, однако, всё это.

— Значит, крепко сошлись они друг с другом — как Байле Доброй Воли и Айлен, дочь Мугайда, — тихо говорили девушки Эйре меж собой.

— Позор Альбе и ее законам, что сгубили такую любовь и не сумели удержать ее на земле! — восклицали гордые жены Эйре.

А одна совсем юная альбенка, совсем девочка, спросила:

— Не станут ли лучшими победами Кэтлин, красы Эйре, и не прославят ли ее громче всего те, которыми будет обязана она не оружию и силе бранных мышц, но красоте сказаний и песен земли Эйре, мудрости филидов и сладкогласию бардов ее, а также красоте и гордости дев? И не в них ли вечно пребудет слава великой дочери Холиэна?