Татьяна Мудрая - Меч и его Король

Но в данном случае наши божок и богинька любви ведь нареченные жених и невеста, и пора уже, как-никак, настаёт.

— Так давай их обручим, — деловито ответила Зигрид. — И отдадим заодно главную спальную залу — ту самую, куда наш парадный одр перетащили. Он ведь смотрится как комната внутри комнаты. Если, как ты говоришь, баловство у них уже началось, так пусть хотя без большого греха продолжится. Испытают друг друга, привыкнут, что называется, к запаху. И ходить вместе смогут без упрека со стороны, и беседовать поздно вечером, а если от таких любезных разговоров дитя зародится, так это же именно то, ради чего затевалась вся ваша со старухами блажная авантюра.

— И дитя обручников считается вполне законным и простому люду желанным, — подхватил я. — Молодчина ты у меня, Зигги. Так и поступим.

Позвали будущих супругов вместе с доброй половиной придворных — надобно отметить, что ни моего верховного конюха по имени Торригаль, ни его супруги Стеллы при этом не случилось — объявили о решении и тут же со всей торжественностью окрутили. Без чтения Книги, но зато с обильными молитвами и обменом тонкими золотыми перстеньками — предполагалось позже заменить их на куда более солидные.

А что было с этим решением и обручением дальше — повествовать от первого лица не имею никакого права…

По древнему обычаю, следующую ночь после заключения союза обрученные должны провести в спальне одного из родителей. Мы с Зигрид об этом не то чтобы совсем позабыли, но как-то не взяли в ум, когда торопились с освящением союза. На другой день нас звала в гости милая наша Бельгарда, единовластная хозяйка Мармустьерской сельскохозяйственной обители, а таким приглашением грех пренебрегать. Да и попросту опасно.

Вот и вышло то, что вышло….

…Спальня с двойными и двустворчатыми дверьми. Тяжеленные створки из морёного дуба открываются наружу и вдобавок поставлены на подпятники — полукруглые выступы, что входят в специальные углубления в дубовых же досках пола. Такую конструкцию собирают однажды и навсегда — когда ставят дом. И вышибить ее потом ну очень трудно. Невозможно, одним словом. Разве что спалить вместе с дворцом и его обитателями.

В промежутке между обеими парами створок — тамбур, буфер или как его там. Еще и пошире, чем в нынешнем королевском кабинете. Внутри на матрасе, брошенном на пол, обыкновенно дежурит ночной часовой, пока царственные хозяева проводят там время. Или не дежурит.

Новообручённые забрались внутрь и первым делом задернули гобеленовые шторы на окнах — такой палкой с крючком наверху, с пола было не достать. Тканые картины на стенах, как вслух отметил Фрейр, оказались еще почище каменных, что у отца: сплошные эти… амуры. Прямо и наперекрест. Ниал с трудом задвинул на засов внешние створки, прикрыл поплотней внутренние и уселся на корточки внутри. Фрейя спустила с рук Басю и обняла себя за плечи обеими руками.

— А хорошо откормился, — с похвалой заметил Фрейр. — Щеки из-за спины видать. И мявкает густо, прям как настоящий мужик. Ишь, сам исчерна-полосатый, а манишка и перчатки белые. Вылитый денди, как готийцы говорят. Ниал, ты распорядился, чтобы ему сливок доставили?

— Да, господин рыцарь, — Ниал еле слышно хихикает. — И в самом деле — добер бобёр.

Сливки в широком сосуде с носиком, тонкое сухое печенье и уворованные в опытном саду желтые сливы особого «медового» сорта располагались на кроватном столике, что был воткнут прямо посередине головной колонны. Занавеси тяжелого пурпурного шелка были раздернуты, и сквозь них виднелись такие же простыни, только без гербовой вышивки.

— Давай лезь, — командует Фрейр, принимая Басю из рук невесты и звучно шлепая им о постель. — Животное в ногах — к счастью. Знаешь скондскую поговорку — в первую же ночь на жениной постели дикую кошку пополам разрубил?

— Ой, что ты такое говоришь?

— Глупая, это иносказание. Значит — полностью укротить ситуацию.

— А, тогда и в самом деле хорошо.

Тем временем оба выбираются из пышных одежек, что остались с самой церемонии: так и проходили в них весь день до позднего вечера. Слуги пируют, досматривать за ними некому, а молодым только того и надо.

— Срачицу-то оставь, — командует Фрейр. — Сил нету на твои тощие ребра смотреть.

Шелк тяжелый, скользкий, сразу меж ног заползает. Холодит. Фрейя опускается на простыни, юноша пододвигает к ней тугую подушку:

— Садись.

Сам он уже совсем голый, и Фрейя отчего-то побаивается прямо на него смотреть.

— Фрейр, а торопиться в самом деле надо? Ну, в самый — пресамый день. Мы ведь не в старинные времена живем.

— Глупая. Во-первых, мы в саду уж таких поздравлений наслушались — уши вянут. Во-вторых, мы сюда запихнулись на глазах у всех. Идти на попятный стыдно. И в-третьих, па, ма и даже наша гордая бабуля Эсти в отъезде. Кто в монастыре, кто на «Вольном Дворе». Так что мы тут полные хозяева. Заценила?

— Угу, — кивает девочка, — оценила. Только всё равно немного страшно. Печать эта. Снимать ее.

Фрейр хочет сказать, что ему тоже сильно не по себе, но ведь переиграть нельзя. И не отважишься теперь — не получится уже, наверное, никогда.

— Не беда, — отвечает он. — Я ведь кое-что придумал.

Снова хватает кота поперек пуза и сует девочке в колени.

— Спрячь.

— Как это?

— Давай его под свои оборки. Между ног. Он у тебя как — хорошо лизаться обучен?

Очевидно, ответа не предвидится и вообще не требуется, потому что на лице девочки появляется странное выражение — смех или плач, или сразу и то, и другое.

— Щекотится. Усом трется о кожу. Язычок такой шершавый, как терка для мускатных орехов. Тёплый. Мокрый. И…ой.

— Ну, ясно, что «ой». А теперь ложись в здешние перины. Запрокидывайся.

Фрейр целует ее в щечку, мягко толкает.

— Можно, я посмотрю, что он там творит?

— Ты хозяин, — глуховато доносится из мягкого постельного чрева.

Юноша загибает подол сорочки до пупка. Берет Басю за шкирку, слегка отодвигает в сторону.

— А вот теперь я ему вкусного налью. Чтоб веселее лизалось и лакалось.

И придвигает носик сливочника прямо к узкой розоватой расщелине.

— Холодно. И щипется, — Фрейя смеется тихо и недоуменно. — Как удивительно. Ты его тайком от меня выдрессировал?

— Кошек нельзя дрессировать, они всегда делают только то, что захотят. Этот с детства до сливок был охоч — с малиной и клубникой. Помнишь?

Фрейя снова кивает: помню, конечно. Как-то большую миску, полную доверху, что стояла на ребячьем столе, вылопал в один присест. Или вскок? Гонялись еще за ним — с радостным визгом.

И неожиданно для себя говорит:

— Поцелуй меня. Как взаправду. Закрой губами, чтобы не кричать.

И когда мальчик отрывается от ее рта, отрывисто выговаривает: