Татьяна Мудрая - Клятва Гарпократа

— Когда нет семени для земли, она не зачинает, — произнесла Серена твердо, как сакральную формулу, затверженную еще в детстве. — Когда нет молока для земли, она не взращивает. А молоко ее чад для того непригодно, потому что ни одно из них не бывает девственно к тому времени, как начинает вскармливать.

— Кто из нас… — начал я было отвечать и вдруг сообразил: именно мы-то и можем. Точнее, Морская Кровь в нас. Та, что позволяет мужчинам вскармливать грудью младенцев, осиротевших в войне.

— Я, — сказала Марикита. — Я сумею. Я священная жена Вертдома, но у меня не было истинного мужа — только жертвенный кинжал в его руке.

(Интерпретация, однако.)

Всё это, как можно понять, происходило на глазах у всех пирующих и — держу пари на свою собственную чистоту и непорочность — было воспринято с глубоким моральным удовлетворением.

Как по сигналу, данному свыше, наши дорогие сфинксы и химеры, люди и прочие высокоразумные поднялись с мест и удалились, обильно и со всей учтивостью нам кланяясь.

Серена поднялась тоже — и отошла за тонкую перегородку. Появилась она оттуда с крошечным пегим комочком в руках.

— Вот, смотри. Это маленький аиди. Его мать умерла из-за слишком большой головки щенка, а было их всего двенадцать братьев и сестер. Все теперь пользуются чужим молоком и живут впроголодь, особенно этот, якобы несущий беду. Приложи его к соскам и не бойся, если он слегка укусит тебя. В старину такое молоко, с примесью крови, пили храбрейшие воины-масаи.

И когда Марикита обнажила грудь и поднесла мохнатого ребенка к темному как у вертдомской женщины, соску, Серена охватила ее со спины, как бы не давая отступить: крепко, ласково, любовно…

— Знаете, ребята, — пробормотал, отвернувшись, Бьярни, — давайте-ка мотать отсюда по-быстрому. Тогда на теокалли меня тоже не было в зале этой самой… инициации. Нехорошо смотреть на то, как одна девушка поит своим молоком другую, а, боюсь, именно это сейчас и произойдет.

Я не буду сильно вдаваться в подробности церемонии: как известно, мужчине всегда было запрещено появляться в храме Великой Матери. Скажу вкратце, что по ее завершении священная жидкость была щедро пролита на землю и что это было не совсем обычное молоко.

А некоторое время спустя Бьярни, по его словам, стряхнул нас четверых с хвоста: Марикита категорически отказалась разлучаться с Серенильей и отправляться в какой-то непонятный Вертдом, мы с сестрой с самого начала видели свой долг в укоренении на просторах здешнего континента. Прямой опасности для жизни никто из нас не видел. Так что наш герой погрузился в вертолет вместе с дареным мечом и отбыл в направлении бывшего Кельна. Туда как раз выходило окно Нынешней королевской резиденции: наши старшие порешили вернуться к корням наших земель оттичей и дедичей.

Сам клинок мы к тому времени уже вынули из ножен и хорошенько рассмотрели — не без некоего трепета. Интересной и какой-то совсем нездешней работы: вроде бутерброда из разных полос различного металла. Внутрь вложена титановая пластина, поверх нее — темная вороненая сталь, а «щёчки», или как там их, бронзовые или медные. Узоры и иероглифы на них только издали напоминают египетские — тем, что замкнуты в картуш с закругленными углами. Меч невероятно красив и переливается всеми цветами побежалости, но лично я не хотел бы держать его возле себя или иметь с ним дело каким-то иным образом.

Наша Марикита, между прочим, сделалась весьма уважаема в племени: Говорящая с Деревьями сделалась почетной Кормилицей Зверей. Как нам сказали, теперь метаморфозы пойдут куда быстрее, и вскоре можно будет ожидать, что людезвери сделаются простыми… пока не людьми, но оборотнями. Сомнительная перспектива, однако!

Еще одна моя печаль. Сестра однажды спросила:

— Ситалхи, в пустыне часто бывают миражи?

— Наверное.

Пока мы не видели ни одного — благодаря наступлению деревьев климат стал мягче, и Сахара больше не напоминает раскаленную сковороду для жарки воздуха даже в разгар дня.

— А они пахнут?

— Ты про что?

— Водой. Пресной водой, очень буйной. С брызгами.

Я сначала решил, что она путает сон с явью. Но однажды увидел то же, что и она.

Вдали, но очень явственно — синее, как сапфир, озеро и небольшой водопад, вытекающий из него.

Озеро Тану и исток Голубого Нила. Что-то могло случиться с нашим зрением, да. Но не со слухом, до которого долетал рокот воды. И не с обонянием, что вдыхало чистую влагу.

Водопад был реальностью. А мы… Мы стали другими на этой колдовской земле.

— Это правда, что наше общее имя происходит из античности? Море, — спросила Фалассо своего брата.

— Правда, — ответил он. — Древнегреческий язык, первый согласный — межзубный и акцентуация на первый слог. Мы ведь ставим ударение на втором.

— Зануда ты, — слегка поморщилась она. — Ученость так и прёт. Можно подумать, не за одной партой сидели. А почему первопредок Филипп выдумал такое имя?

— Потому что мы, королевские дети, тоже Морской Народ. Другие имена для ба-нэсхин родились сами по себе, вместе с людьми, но это имя — особое. Самое драгоценное для наших друзей по ту сторону моста.

— Ты имеешь в виду Рутен? Или нет: наш общий с ним Элизий?

Этот диалог брат и сестра вели, сидя позади Бьярни на пассажирском сиденье вертолета. Сам он находился в кресле первого пилота и делал вид, что все эти дела его в упор не касаются. Руки на руле, драгоценный дареный меч закинут за спину… Бьярни с мечом — какая предметная и зримая тавтология!

Рокот моторов, шум огромной лопасти над головой — мясорубка для воздушного пространства. Одни лоскутки от него летят и приземляются на водную гладь пурпурной пеной, подумал Фаласси. Любим мы с сестрой всякие и всяческие красивости, что делать! Но этот океан, этот путь, древний и вечно новый, это Коралловое Море и в самом деле заставляет вспомнить все эпитеты сразу. Винноцветный — неразбавленный пресной водой пурпур, кардинальский александрит — или, скорее, аметист? Фиалка с сиренью в одном бокале, пьяная горечь фалерна, солнце под хмельком ложится в свою вечернюю постель. И за бортом рокочущей свою песню машины-биота — материк, похожий на щит великанской черепахи, разломанный посередине. Кракен. Не он один — все континенты Рутена Великого похожи на бугристую спину Кракена, что готовится уйти на дно, дабы кровь земли, солёная, как и наша собственная, смыла с него позор. Велеречиво-то как!

— Фали, а это что за здоровенная запятая под самым боком у Австралии?

— Большой Барьерный риф. Наверное…

— Он же вырос вдвое. Я помню, рутенцы волновались — то морские звезды на его строителей напали, то температура воды стала слишком горячая.