Татьяна Мудрая - Клятва Гарпократа

Оба, как были в домашних рясках и веревочных сандалиях, перешагнули порог — вернее, подоконник Дома — спрыгнули вниз, прошли в глубину зачарованного пространства, минуя каплицу, и стоят теперь внутри поистине циклопического строения, под стреловидными сводами, полными первозданной тьмой. Своды необъятны, рассечены нервюрами, на опорных колоннах четыре евангелиста — лев Марк, орел Лука, бык Матфей, ангел Иоанн. Из обеих круглых роз, чудом сохранивших стекла, льется вниз радужное свечение: семь цветов лета. Пол вздыблен, камни выкорчеваны, иные поставлены стоймя. Битва народов или просто восстание натуры?

А из оружия лишь кожаное ведро с густым мыльным раствором у Бельгарда и метёлка новейшего вестфольдского образца — у его сестры.

— Кёльнский собор, — ответила Бельгарда. — Наше главное потайное хранилище. Одно это и осталось, когда мальчики вконец обрушили мироздание. А вокруг — черная земля, покрытая дерном, и то ли ручные леса, то ли дикие сады в цвету. Тучная персть земная.

— Земная, да не земляная. Это ведь детрит, — уточняет брат. — Уже не камень, еще не жизнь. Что держит здесь эти деревья, что порождает подобие жизни — веющий над землей дух или живое человеческое семя, проникшее в нее?

— Ты не боишься кощунства?

— Кощунства чего — звучащих слов или внутренних мыслей? Полно: сакральное, чтобы воплотиться, как раз и должно нарушить ту незыблемость правил, что была установлена прежде богом или богами. Я, кстати, ничего не утверждаю: я лишь прислушиваюсь к себе и пытаюсь понять, что записано внутри.

— И расположиться на отдых тут негде, кроме как под этими пыльными сводами, — добавляет Бельгарда безо всякой логики. — Десант выбросили, называется: двух поломоек. Конечно, первыми были наши племянники, а уж после них стыдно бояться.

Тем временем она водила своей «дудочкой» по стенам, нацеливаясь даже на якобы недосягаемый потолок. Окаменевшая вековая пыль и толстые лохмотья паутины споро втягивались внутрь, выходя с другого конца ведьминской метелки подобием асфальтовой смолы, ровным слоем закрывая пробоины в гранитном настиле и вертикальной кладке стен. Ее брат обтирал новорожденные поверхности тряпкой, вынутой из ведра, и от их совместных усилий внутренность храма постепенно обретала краску, цвет, фактуру — оживая, как всё, чего касаются добрые руки вертдомцев.

— Вот преимущество инициированных механизмов: они безотходны. Не нам, так себе. А ведь ночью явно будет холоднее, — заметил Бельгард, с азартом занимаясь расчисткой. — Костер, может статься, и не закоптит потолка, но не живые же ветки нам ломать?

— Отыщем здесь и что-нибудь горючее, — утешила его сестра. — Упаковочный материал, как говорят. Нам много пока не надо. И ведь мы вполне можем вернуться, не правда ли?

— Ну разумеется, ко всему можно привыкнуть, — соглашается брат. — Зверей не боишься?

— Их же нет. Поблизости — уж точно. Можно припереть изнутри двери этого величавого строения, если хочешь. Подтащить глыбы или короба…

Лишь теперь они обращают внимание на статую Христа, что помещена в глубине центрального нефа — вошли сюда оба через один из боковых. Это обыкновенное распятие с чашей для святой воды у ног, величиной в рост человека, отчего-то не встречает молящихся прямо у входа, как обычно, и до уборки было наполовину скрыто непроницаемым паутинным покрывалом. Они проходят стороной, привычно крестясь, пересекают зал и по широким ступеням спускаются в подземный ход, что отчего-то начинается в заплесневелой ризнице, — он ведет в крипту, помещение, куда более обширное, чем даже сам храм.

Здесь уже приходится открыть налобные фонарики и слегка встряхнуть теплолюбивых светляков, которые спят внутри без задних ножек.

— Как тут разобраться, в этом складе? — риторически вопрошает Бельгарда. — Ящики на ящиках, махина на махине. Помнишь, диск такой был, — про историка и археолога, что раздобыл в Эфиопии саму Деву Шехину и доставил ее в Пентагон?

Брат и сестра сдавленно хихикают и, похоже, этим самым нарушают здешнее благолепие, ибо в ответ на их веселье пыль и свет свиваются в подобие смерча или толстой нити, из самой же нити прядется нечто… нечто телесное.

И навстречу обоим выступает старуха с ясным лицом в раме темных покровов и в таком же почти одеянии, как у них, — только наполовину прозрачная.

— Привет вам, милые мои чада, — говорит она степенно. — Я Росвита, монахиня бенедиктинского ордена. Архивариус и библиотекарь здешний, в прошлом — ученый латинист, первый в юной Европе драматург. Делаю реестры и списки всех здешних сокровищ. Манускрипты и инкунабулы, кстати, попадают сюда не только с вашей подачи, но и сами по себе.

— Простите, — отвечает Бельгард так вежливо и находчиво, как только может говорить человек, нос к носу столкнувшийся с привидением. — Мы не помешали?

— Что вы. Тут, в нижнем мире, главная проблема — как занять время. Хотя в прошлом столетии дела резко переменились. Можете себе представить, сколько с тех пор было новых поступлений? Все истинные потери человечества. Как вы понимаете, в этих лабиринтах не одна библиотека царя Ивана Большого затерялась. Так что задали вы все мне работку, дорогие потомки. Но я нисколько не в обиде, знаете ли. Когда по-настоящему хорошо знаешь классическую латынь, греческий Гомера и северобедуинский — упражняться в них не столь трудно.

— Только три языка? — отчего-то спросила Бельгарда, словно некто со стороны ее надоумил.

— Это самые главные. Языки королей. Ведь Три Царя-Волхва здесь пребывают с самого начала — вон в том сундуке. Я здесь всё могу найти, если захочу, и очень многое себе уяснить. Может быть, я скоро пойму все те наречия, коими желают общаться с людьми здешние вещи — для этого надо лишь почаще касаться их мыслью…

— Мыслью? Но ведь не руками? — это снова Бельгард.

— Отчего же не ими? Смотря к чему занадобится приступить.

— О-о. Я думал, что у привидений нет телесной силы. Но ведь вы, почтеннейшая дама, и в самом деле не в уме составляете ваши ученые каталоги.

— Конечно. Если приноровиться, то можно писать пером на листах, и даже весьма искусно, — улыбается Росвита. — И переворачивать страницы веянием ветра. Как иначе мы дурим всяческих спиритов, по-вашему? Тоже развлечение не из последних.

— Спиритов? — удивилась Бельгарда. — Я слыхала, что это не такое уж давнее рутенское безумство.

— Поверьте мне, я всегда была в курсе любых див и чудес вашего мира, дети мои, — смеется монахиня. — Верт и Рутен, голограммы, фракталы, высокие технологии, Всемирная Паутина… Чем же еще занять тягостный досуг, если не совершенствованием в науках? Для последнего нужно лишь хорошенько вызубрить Аристотелеву логику и все схоластические силлогизмы. И научиться применять их без занудства. Только не думайте, прошу вас, что здешние вековые пелены арахнид и есть замена вашей Великой Сети. Мы всякий сор не любим и по мере сил наших пытаемся ему противоборствовать. Ну да, вы правильно подумали. Перемещение пыли в иные измерения — это вам понятно, хоть вы того не умеете.