Татьяна Мудрая - Сказание о руках Бога

— Какой напиток для водителя караванов, о брат мой! — то и дело восклицал Камиль.

— Погоди, и твоя земля родит не хуже, я ведь сулил тебе.

А потом, почти что нехотя, ибо волшебный чай едва не заменил им и еду, — они ели плотный, белый сыр, рассыпающийся на влажные крупицы, и кисловатое, нежно пузырящееся молоко розового и желтого цвета. Сыр пахнул молоком, молоко — земляникой и грушами.

— Кого они доят, здешние пастухи, интересно? — вслух размышлял Майсара. — Нашей Варде хоть мешками скармливай всякие фрукты-ягоды — не проймет. Еле-еле отдушка получится.

— Всё хорошо таким, как оно есть, — философски ответил Барух, нацеливаясь рукою на какие-то бледно-золотые стружки, что лежали кучкой на небольшом подносе. — Конечно, это масло, — добавил он с удовлетворением, — но совсем нежирное и во рту тает. Хлебушка бы им сюда, а то пища не слишком основательная.

В последнее время иудей заметно ожил, и возвышенное уныние стало покидать его на почаще и подольше.

— Я тоже подумал о хлебе, — кивнул Камилл. — Оставим женщинам немного нашего уд-рестского злака; он даже самосильно растет и множится, а в их руках даст урожай сам-тысячу.

Поели, ополоснули руки и лица в одном из многочисленных родников. За пшеницей был послан Майсара, а прочие Странники вошли в разговор с хозяйками.

— Где обитают ваши мужчины? — начал Биккху.

— На другом острове. Они навещают нас ради детей, — объяснила старшая из женщин. На вид ей было лет сорок, и волосы ее были темны. Старух же на Острове Горы вообще, кажется, не было. — Им скучно здесь. Они могли бы прожить рядом с нами гораздо большую жизнь, ведь чай дарует молодость телу, а спокойная жизнь — благодать душе. Но они любят бурную деятельность: скачки на лошадях, арканы, луки и стрелы, — и сманивают в нее наших сыновей, стоит им подрасти. Мы не противимся; здесь ничью волю не насилуют.

— Я полагал, что пастушеская жизнь скучна, однообразна и располагает к размышлениям, — удивился Субхути. — Потому и мечтал о ней, даже посох у меня такой, как у всех пастырей — с тяжелой загнутой рукоятью.

— Годится и овцу направить, подтянуть к собратьям поближе, и волка прогнать, — усмехнулся Мастер.

— Там не волки и даже не собаки, — бурно вмешалась молоденькая девушка. — Они были как мы…

— Да, я понял, — кивнул он. — И вашим пастухам приходится защищать уже не только стада и табуны. Поэтому они и перестали всякий день вас навещать?

— Да. Мы видимся, но реже и реже. Когда-то они приплывали на своих лодках каждый день по семеро, и жены не скучали без своих мужей и сынов, — вступила Старшая. — Потом по четверо, по трое, поодиночке, а нынче и совсем никого не видно по неделе.

— Но вы не бойтесь за них и за нас — они удержатся. Это воины! — с гордостью продолжила их молодая собеседница, когда замолкла ее мать.

«Какие они красивые, чистые и сильные, — подумал Камиль. — Я желал бы видеть всех наших женщин такими. Только я бы разрешил им носить гладкий цветной шелк, который струится и шелестит, и звонкие золотые бусы, серьги и браслеты, чтобы каждый их шаг овевался музыкой.»

— Прекрасные сборщицы чая, не видели ли вы здесь Белой Птицы и не откладывала ли она яйца на вершине вашего холма? — спросил Камилл.

— Нет, давно не видели. Она прилетает со стороны Острова Пастухов раз в году и на вершину не садится. Когда начинается первая летняя жара, Птица пролетает между солнцем и вершиной, накрывая наш остров тенью крыльев, и после этого чай зацветает. Мы обираем, сушим и храним тогда эти мелкие белые цветы, и чай из них — самый лучший.

— Я слышал о таком чае. Он нам и надобен. Не подарите ли немного сухих лепестков Странникам Океана?

— Мы хотели бы, чтобы все люди заваривали и пили наш чай, но цветы даем лишь тому, кто знает, что он такое по существу своему, — строго произнесла Старшая. — Их нельзя употреблять для забавы, как листья, иначе можно поплатиться очень дорого.

— И это я знаю. Отвар их может и убить, и воскресить, а иногда делает это одновременно, правда? — ответил Мастер. — Я однажды испытал его действие на себе, потому что я сродни всему растущему.

— Зачем тебе сейчас понадобился чай?

— Пока не знаю, но во вред или по легкомыслию я его не использую. Это я могу твердо обещать.

— Тот, кто заваривает или учит заваривать, рискует прежде всего собой, — предупредила она, — Ты и к этому готов?

— Я готов и к этому.

— Но даже этого мало. Известно ли тебе имя Белой Птицы, о которой ты узнавал?

— Оно из тех, что нельзя произнести губами и переложить в звук. Его не имеют права ни назвать, ни не называть. Оно созвучно с тем именем, что является сотым по счету, но между этими словами — зазор, в который бьет молния.

Женщина удивилась:

— Ты мудр и очень стар, если так рассуждаешь, а по виду совсем юнец. Хорошо, мы дадим тебе ларец с цветом чая, но соблюди три условия.

— Я слушаю и повинуюсь тебе.

— Вы посетите Остров Пастухов.

— Разумеется, — кивнул Камилл. — Туда ведет нас и наш путь.

— На твоем корабле осталась мать с детенышем — это не спутник для воинов, которыми вы теперь станете, и ее молоко отныне не ваш напиток — это питье мира, а вы выходите на дорогу войны.

— Хорошо, Варду мы вам отдадим, и тем более охотно, что она уже подвергалась опасности, а у вас того и гляди начнется нехватка молока.

— Чай мы даём в руки не тебе и не кому иному, а твоему брату — пусть он с ним не расстается до конца вашего пути и решит, когда надо будет заварить его.

— Я это сделаю, госпожа, только почему мне такая честь — не понимаю. Или ты видишь куда дальше всех нас? — ответил ей Камиль.

Странникам понадобилось время, чтобы переправить на берег Варду и Ибн Лабуна; потом несколько женщин отошли в деревню, что прилепилась к противоположному склону горы и была отсюда не видна, и принесли гладкий можжевеловый ящичек с крышкой. Камиль принял его на руки, да так и держал, пока они садились в лодку и грузились на борт «Стеллы».

— Жалко разлучаться с нашей Вардой, а уж с ребенком — тем более, — сказал Майсара. — И с третьей стороны, какой же мы тогда караван — без верблюдов?

— Хоть бы корабельная флотилия была. Цепочка торговых судов тоже именуется караваном, — пошутил Арфист. Он разглядывал ларец.

— Совсем простой работы. У нас был куда больше и украшен изображениями. Мы носили его на шестах перед войском. Там хранились наши святыни: позже он пропал или, что то же, был отнят от нас Адонаи за наши прегрешения. Но мы верим, что он вернется к нам в день последней битвы.

— Ничто не пропадает насовсем, — ответил Камилл. — Ни ковчег, ни человек, ни цель. Только наша битва не последняя, а этот чайный ящичек требует хотя бережного, но не благоговейного обращения.