Татьяна Мудрая - Мириад островов. Рождение героя

— Надо же — не думал, что будет так хорошо, — резюмировал, по команде поворачиваясь на спину. Волосы наполовину распустились, повисли плакучей ивой. Небольшой шрам на левой стороне груди стал виден во всей красе: треугольный, вдавленный, в обрамлении беловатых рубцов. Жуткий: немного выше сердца.

Оленя ранили стрелой.

Святой Себастьян работы Джованни Франческо Барбьери, по прозвищу Гверчино, с одной-единственной раной над левым соском и единственной каплей густой крови из неё.

И горестно поникшим членом.

— По-моему, тебе вредно благодушествовать, — рассудила Галина по внешности хладнокровно и сжимаясь внутри от сладкого ужаса. — Тратим время, когда вся честная компания ждёт обоих на пир.

Бросила отработанный материал и рукавицы наземь, поискала глазами по сторонам.

Рауди неряха, уж какое ни на то полотенчико да оставит после себя нестираным. Ага, вот.

— Раз уж мы взялись играть. Сейчас я оботрусь вот этим лоскутом, смешаю свой трудовой пот с запахом другого твоего брата. Завяжу им тебе глаза. Но до того — смотри.

Сняла с той же притолоки нечто, как две капли воды похожее на липовое мочало. Скрученное и связанное так, как в Рутене продавали на сельских базарах — с одного конца косица, с другого махры. Из лыка мочало — любви начало.

«Не то, что ты, может быть, сначала подумал».

— Даже пощупать можешь. Ничего плохого, вообще-то. Кожа тонкая, мягкая.

— У кого — у меня?

— Ты-то причём? Монашья шкура выделана как на коракле из твоей старой баллады.

Расправила плеть, длинно провела по выпуклостям левой руки. Тоже наработка нашего с Орри муженька, однако.

— Можно, я только зажмурюсь?

— Нет. Ухватись руками за края лавки и ни о чём лишнем не думай — знай рисуй себе прельстительные картинки в голове.

Намотала тряпицу пошире, чтобы и в нос ему пряным духом отдавало. Заодно и локоны прихватила.

— Не гуляй этим вокруг дырки, ладно? — смутно пробормотал Барбе. — Там только и ковырялись всяким острым железом, пока я выздоравливал. Абсцессы, субсцессы, пневмотораксы…

Галина не ответила: голос не слишком похож на альт, не говоря о сладостном баритоне. Вмиг разрушит впечатление. Молча опустила кисть, перетянула под сосками. Он вздрогнул, как от ножа.

Прошла чуть ниже. Нет, рано. Как-то не так он боится.

Толкнула в плечо — повернись обратно. Подтянула кверху за бёдра, чтобы стал на колени.

«Единственное поле, на коем генерал подчиняется солдату».

Хвосты гуляли сами по себе, по наитию выделывали такое, что и представить было совестно.

— Не больно ничуть, — тихонько приговаривал тем временем пациент. — Щекотно.

С досады подхватила болтающийся в стороне конец повязки, ткнула ему в рот: не дразнись. Прижмёт как следует — авось ухитришься, выплюнешь.

Перебрала рукоять в другую руку. И снова.

Но тут он сам неловко повернулся и упал на спину, хватаясь рукой за сердце. Тряпка сползла уже вся, тёмные с проседью волосы наполовину закрыли лицо.

— Барб, дурень старый.

— Шут, — Галина даже не поняла сразу, что это он так ей возразил. — Королевский шут.

— Ты о чём?

— Так я тогда Кьяру сказал, — видимо, во рту что-то помялось, и речь давалась ему с некоторым трудом. — Долг шута — заменить собой короля. И больше нет тайн. Нет мучений. И ничего не страшно. Понимаешь?

Галина бросила плеть на пол — игрушка, в самом деле. И только тут увидела торжествующе поднятый мужской член.

— Бросай маскарад, — голос Барбе звучал бодро и чуть насмешливо. — Теперь всё получится как должно.

Наощупь развернул к себе худым задом и усадил поверх себя, раздвинув бёдрами тощие ноги и слегка придерживая за опояску.

«Как будто не первый раз овладевал девственницами. Ибо я сегодня она».

— Ты пахнешь ими обоими, — выдыхал в спину голос в ритме мягких подбрасываний. — Неведомыми. Непознанными. Нет запрета на кровь — и он есть. Нет преград — но ничего, кроме них. Нет времени — но оно истекает.

На этом слове он замер — и из него самого мощными толчками истекло то, что копилось десятилетиями.

Сильные руки ласково опустили её на живот мужчины. Будто новорождённого поверх недавней родильницы.

— Инье Гали надо беречь то, что в ней от меня, — прошептал мужчина ей в волосы. — Редко и воистину неповторимо.

От этих слов, наконец, пришла желанная судорога и сотрясла с головы до пят — игла, что исходит из лона и вонзается в мозг.

Потом Барбе исхитрился выскользнуть из-под женщины. Стал на ноги и принял со скамьи в объятия.

Очнулись оба, почти полностью голые, на рундуке, покрытом их шкурами. Хотя не совсем так: Барбе отбросил тряпки и накрыл Галину лоскутным одеялом.

— Стоило бы приподнять тебе сподницу до подмышек, чтобы как следует понять, куда меня заносило, — объяснил он. — Только боюсь разочароваться — обводы у тебя пухловаты для юнца. Опять же груди…

— Всё смеёшься. Ты вот скажи: я тебе разбередила рану или прикинулся?

— Просто слегка в дрожь вогнала — и благо, иначе меня не подняло бы высокой инье навстречу. И вообразил я себе не Кьяртана — noli me tangere: он, кстати, теперь брат Каринтий и формально ходит под моим началом.

— А мальчишку-экзекутора, что исполняет над вами епитимьи.

— Почти что угадала. Это… как говорят в Рутене? Невольный бонус. По разряду экзотических сексуальных практик. Братьям-клирикам нанимать для такого женщину — ни в какие врата не пролезет. Хотя я подумаю над этим вопросом. Меня, знаешь ли, смотрят в генералы.

— Ты что!

— Увы. Сейчас вольная воля, но конец жизни может оказаться весьма травматичным. Не всякому высокопоставленному езуиту удаётся почить с миром в своей постели. Приходится платить сразу по всем мыслимым счетам. К примеру, взойти на костёр под небольшой анестезией. Или стать под лавиной, которую как раз начали выкликать. Не волнуйся, это я так над собой иронизирую. Моя вторая натура.

Он помедлил.

— Знаешь, что меня почти добило? Я непрестанно думал о твоей цене. Сколько тебе придётся платить за третье дитя, если так скверно вышло со вторым. И ведь ты провидишь. На сей раз будет сын — скорей всего такой же, как я. Тебе не хочется от такой мысли прямо теперь зайти в настоящую парильню?

— Не говори. Даже намекать не смей, — Галина прикрыла ему рот ладошкой. — Ни за что и ни при каких обстоятельствах его не вытравлю. Ты для меня самый лучший в мире. Вот мы лежим рядом — и обоим спокойно, никто друг другу похотью не докучает. Любой другой мужчина — грустное животное, что постоянно пребывает в кеммере.

— Ага. Снова культ «Левой руки».

Подумала:

— И ведь есть еще Бран. Кузнец, что изготовляет лучшее в Вертдоме оружие. Пускай мой сын будет похож на Брана. Вот.

— А ведь это мудро, — ответил езуит. — Теперь я договорю, разрешишь? Рутен пустеет, люди перестают плодить себе подобных, а то, что с самого начала стоит вне круга жизни, все горделивые здания, могучие мосты, вся их техника, — дряхлеет и осыпается в землю прахом. Там, кстати иное время — у нас прошло пятнадцать, в нём сто пятьдесят лет, если не больше. Скоро настанет час Вертдому заселить Рутен.