Татьяна Мудрая - Паладины госпожи Франки

— Сегодня что-то затянулось у них. И музыка повеселей обыкновенного, — сказала широколицая, со светло-русой волнистой косой, Дара.

— По-твоему, в этом городе что ни день уличные разборки.

— А разве не так, инэни Франка? Чуть смерклось, и начинается: то прохожий вопит, что его обчистили, то блюстители порядка в частный дом ломятся с треском, а зачем — непонятно; то карманники с форточниками и быки с мокрушниками счеты сводят.

— Не живописуй, — вмешалась Эннина, верткая и чернявая. — Наше дело пока сторона. Здесь свои хозяева и порядки.

— Ладно, Эни и Дари, разговоры побоку. Решайте лучше, кто в моей опочивальне нынче дежурит, а то я дева боязливая.

Обе девушки переглянулись и хором прыснули.

— Ина Франка, вас опять чужие служанки в корсет засупонили?

— Угу, будь он неладен. Я в их театр ездила под видом семиюродной племянницы мастера Корнелия, нашего здешнего старшины. Ничего новинка, между прочим. Вот из-за нее меня и уделали, да так, что платье еще сняла, а зашнурована и поныне, словно башмак.

— Завели бы кавалера сервьенте: и приятно, и удобство.

— Девчонки, чем язвить, распутали бы шнуровку хоть в самом начале. Она же сзади, об узлы все ногти пообломаешь. А потом хоть до утренней зорьки наслаждайтесь серенадами!

Франка, в ночном халате и с подсвечником, пробиралась из общей дамской гардеробной к себе узким и темноватым коридором. Здесь она занимала две смежных комнатки: в той, что имела выход на галерею, только и стояло, что бюро в виде маленького столика с ящиками над ним, два кресла и ковер. В другой расположились осанистый книжный шкаф, пузатый, но полупустой комод и ложе под балдахином. Вроде бы не с чего и негде завестись привидениям и прочим неожиданностям, но…

Стоило ей закрыть за собою дверь, как изнутри до нее донесся вежливый баритон:

— Вот хорошо, что явились вы со свечой, Франка моя милая, а то скучно одному сумерничать.

— Отец Леонар! — восторженно возопила она, грохая шандал на столешницу. Лео весьма ловко подхватил его и утвердил перед собою.

— Ну, я, — он сидел, вытянув ноги, но тут из учтивости встал и поклонился, улыбаясь.

— Какими судьбами?

— Навестил с друзьями этот городок, и любопытно стало: свежие люди, к тому же мои единоверцы, католики… А зачем ломиться в запертые ворота, коли можно их обойти?

— Друзья-то где?

— С патрулями немного задрались.

— А, так то ваши орудовали… Вы догадались, что это я здесь гощу?

— Нет, что вы. Но сигая с крыши на крышу, я знал, что Божественное Провидение ведет меня в самую что ни на есть точку!

— Ах, папа Лео, папа Лео, — она, смеясь, ерошила его шевелюру, малость выгоревшую, чуть поредевшую. Он заметно возмужал, обвесился холодным и горячим оружием, провонял огненным зельем, но глаза оставались полудетскими: и такой же губошлеп, как и прежде! — Что с вами сделалось?

— То же, что и с вами, включая некоторые вариации на местную тему. Скалолазанью вам негде было учиться, я полагаю?

— Нет, Хотя прыгать с ели на осину, обвязавшись поперек талии веревкой… Кстати, Лео, вы не выдернете из меня этот паскудный шнур, вон концы болтаются из-под подола? Девам хоть не поручай. Только и торопятся из комнаты выставить: кавалеров, вишь, поджидают.

— Я у Братьев Раковины выучился такому, что никто из орденских отцов и слыхом не слыхивал, — рассуждал Леонар, залезши ей за широкий воротник и с видимой натугой выдергивая вервие из петель. — Потом мы перешли границу, и окончательный лоск на меня наводили тамошние доманы… Да вы балахон снимите и этот футляр тоже, я глазеть не буду. Слышали, наверное, что над военачальниками Зеркала не бывает старшего?

— Слыхала, отче, слыхала, — Франка, в одной исподней сорочке, сладко зевнула и поднялась на цыпочки. — Вот что, не могу я разговаривать, вытянувшись во фрунт. Как хотите, а уж лягу на мой одр с занавесочками. Садитесь на краешке и не орите на всю спальню. Так что там было дальше?

— Далее — посвящение ученика в полноправные стратены. Как говорили ученые отцы в коллеже, инициация. Ловля рыбки в чужих мутных водах. Вот когда я вам вполне посочувствовал! Дают, понимаешь, такую сонную микстуру, что всю сознательность напрочь отбивает, и перевозят в незнакомое место, где и оставляют совсем одного.

— Да? — Франка заинтересованно подняла голову с подушек. — У меня было двое защитников, ну, тех, кто подорвал английскую пороховую бочку до времени.

— Я до сей поры не разобрался, честь ли мне особую оказали или у кого-то зуб на меня имелся. Словом, очухался я на нешироком скальном выступе: внизу дыра до пупа земли, а вверху стоячая миля голого утеса. И рядом — куцый отрезок каната и три кинжала: втыкать в расщелины. Я подумал-подумал — и полез наверх.

— Своеобразный ход мыслей.

— Конечно, я бывалая подземная мышь, и огниво со свечкой при мне оставались. Однако всегда боишься или заблудиться, или пасть жертвой подземных гремучих духов. Открытого пламени они не любят.

— На угольных шахтах Йоркшира и в скальных убежищах гябров на них, говорят, нашли управу.

— Кому вы это рассказываете! Но об этом позже. А тогда чувствовал я себя дурак дураком. Внизу меня, как и можно догадаться, ждали мои «верные».

— А наверху?

— Заполз в уютную выемку — и ни туда, ни оттуда. Двое суток без воды и еды, хоть росистую травку поутру жуй. Травы-то как раз было в достатке.

— И чем же завершилось ваше испытание?

— Поймал я свою рыбу. Точнее, бобра. Что там — медведя. Короче — Барса. Крупного хищника, одним словом.

— Значит, оказались удачливей меня. Я-то всего-навсего подсекла двух плотвичек. А карп, то есть вы, — сорвался с крючка и ушел в вольное плавание.

— Так ведь и я не то что поймал: скорее, меня самого изловили. Его воины увидели меня сверху и бросили волосяной аркан. Извлекли, напоили, сунули кусок то ли жеребятины, то ли козлятины и посадили в седло заводной кобылы.

— И чудно. Люблю хорошие концы, — она натянула одеяло по самый нос, до смеющихся глаз.

— Любопытный человек этот Идрис, — как бы про себя продолжал священник. — Помесь катара с исмаилитом. Мир для него зло и очарование сразу. В чем-то он редкий умница, а иногда дитя сущее. Я его полюбил. Ходил под его левой рукой, то есть второразрядным доманом, но был немного большим своего чина. Ох, и дела мы творили поначалу! Нам легко было находить общий язык касаемо тех попов и корольков, что пытались завезти в Степь испанские методы. Горы мы тоже от них маленько почистили: вначале Первый Лорд смотрел на нас чуть ли не как на союзников в борьбе с еще не придушенным папизмом. Это пока мы его самого не окоротили, когда он стал притеснять католическое население — добро бы одних непокорных ему и Алпамуту князьков и прочую благородную шушеру. Ну, а потом и мой Снежный Барс начал оборачивать методы инквизиторов против них самих… с добавлением некоторых чисто гябрских ухищрений… Говоря честно, это скорее не он, а его низшие доманы, но он знал, что они творят его именем… И являться в селения стал подобно богу из машины: вершил суд над господами и взимал вместо них налоги… Сначала я попросту не желал в этом участвовать и просился назад к Однорукому.