Татьяна Мудрая - Карнавальная месса

Мы продвигались дальше и дальше, отыскивая пологое место, чтобы подогнать Дюрру поближе к воде, и в конце концов решились облюбовать запретную зону.

Здесь никого не было — опасались полиции, и напрасно, поскольку ее стационарные локаторы реагируют только на большие скопления. Кроме того, я давно уже понял, что чем ты нахальнее, тем тебе безопасней. По дну ущелья бежала река; горло его перехватывал железнодорожный мост — его ржавые стальные фермы покоились на замшелых каменных опорах. В стороне от моста ивы и длиннобудылый орешник переплелись и образовали своды большой пещеры, где по дну беззаконно журчал ручей, текущий не в реку, а сам по себе, и пахло сырой прохладой, такой приятной в разгар дневного пекла.

Мы загнали Дюранду на поляну перед гротом.

— Итак, внутри машины будет спальня, в большой пещере гостиная и столовая, в малой — кухня и яма для органических отходов, — решил я вслух и скомандовал:

— Разгружайся!

И, конечно, едва мы натянули тент, откинули переднюю спинку, чтобы вышло совсем уж широкое стационарное лежбище — продольное, а не поперечное, — вытащили утварь и мебель и соорудили из круглых камней загородку для открытого огня, а из квадратных в сечении железок — треногу для котелка, едва только чиркнули зажигалкой над сухими сучьями, уложенными в походный костерок, как на дым и запах очага явились коллеги. Пока первый экипаж со скрежетом гальки и урчанием мотора спускался на поляну, с автострады свернула еще одна машина поменьше (они ездят связками, хотя с некоторым временно-пространственным интервалом для маскировки), а под вечер, когда они вполне обустроились и заключили с нами устный пакт о сотрудничестве (взрослые) и ненападении (дети), явились и третьи.

Они прибыли на роллере без коляски: сзади муж, спереди жена, а посередине — их четырехлетнее чадо. Последнее, не успев толком приземлиться, полезло Дюранде под живот: ух ты какая масина классная, она иномалка или алмейской сбойки? А клылья у нее есть или только подклылки? Дюрра только подхихикивала от удовольствия или щекотки, а супруги натягивали палатку и надували матрасы. Всё их имущество было приторочено к заднему багажнику, и иной крышей они не обладали. Кроме разве защитных шлемов, которые во время рейса делали их похожими на семейство Сеньора Помидора.

Этой ночью Сали отметился в первый разок. Молодая чета с дитем зашнуровалась в своей палатке: к ночи тут становилось прохладно, да и комар уж начал роиться. Как потом запротоколировали, посреди ночи жена вскочила на своем ложе с легким визгом: ей на лицо прыгнуло нечто холодное и мокрое. Муж начал ее общупывать. В нынешнем довольно-таки тревожном контексте холодное и мокрое спросонья оборотилось ядовитой змеей, грузная фигура на четвереньках — медведем или орангутангом. Женщина зашлась в визге, юный автоинспектор — в реве. Мужчина догадался засветить фонариком прямо ей в лицо, но не учел, что и все здешнее население отродясь было пуганое и жило в постоянном ожидании то бандитов, то полиции, то путейской охраны. Все мы похватали туристские топорики, саперные лопатки, паспорта и водительские удостоверения (на случай, если будут брать заложников) и окружили место происшествия.

Но нас опередил Сали. Не долго думая, он согнулся в талии, поднырнул под зашнуровку и спустя чуть времени появился уже в полный рост, с довольненьким ребенком в одной руке и чем-то трепыхающимся на ладони другой.

— Лягушонок, — пояснил он. — Еще маленький и жуть какой симпатичный. Наверное, он уже тогда перепугался, когда его засунули в мыльницу с дырками, а уж потом, когда он еле выбрался, а на него пошли с топорами охотиться…

О том, как перепугались мы и как были сконфужены, речь молчит.

После ночного происшествия авторитет нашего экипажа возрос. Второпоселенцы безропотно толклись на периферии и хотя не удержались, прорубили-таки боковое оконце в нашу туалетную комнату, — пользовались там отдельной от нас ямой. Дети — их собиралось штук пять-шесть, в зависимости от того, кто приехал и кто уехал — роились вокруг моего Сали и заглядывали ему в рот. Он умел обнаружить вокруг неимоверное количество жизни. Всякие инфузории и водоросли, рачки, жуки и гусеницы, ягоды съедобные и красящие ткань рубашонок и лиц в самые неожиданные оттенки — всё это извлекалось из традиционных мест обитания, пробовалось на вкус, цвет и запах. Женщины поначалу заглядывались на меня, но потом сменили ориентацию. Как-никак, у всех были мужья и товарищи, которых необходимо было ублажать, а кухарки и прачки они были в подавляющем большинстве никакие. Сали же выкапывал им магические корни, что делали жесткую воду мягкой и безвкусную пищу — пряной. Как-то между делом он договорился с местным населением (рыбак рыбака видит издалека), чтобы оно воровски и крадучись привозило нам салаку, скумбрию и барабульку, а наши так же воровски, прямо с лодок, ее покупали и жарили в собственном жирном соку. Я этого не делал: мне по самые ноздри хватало запаха, которым провонял не только лагерь, но и самая любимая моя тефлоновая сковородка. Это Сали ее одолжил одной из мамаш, не спросив, для чего.

Агния была всеми ласкаема, от этого чуть раздалась в талии и стала двигаться бодрее, но идею целебных морских ванн отвергла категорически. Дюранда служила исследовательскому инстинкту малышни под водительством Автоинспектора. Я один изо всех ничего не делал и только блаженствовал среди одноклеточной жизни, возни и чепухи, которые так и кипели вокруг. Море в эти дни было как стеклянное, мы с Агнессой валялись вповалку на плоских камушках и бездумно поджаривались, подставляя солнцу по очереди то хилые ягодицы, то блестящие носы.

— Жаль, что она почти что без задних ног, — вздыхал я.

— Может быть, тебе стоит попробовать, — отвечал Сали.

— Попробовать что? — вопрошал я.

— Вылечить ее. Ведь стоит тебе захотеть…

Да уж, чудиком он был точно, хотя и на редкость милым. Наши беседы частенько звучали дико для непривычного уха. Так, о детях он говорил:

— Они менее безнадежны, чем взрослые. Хотя в любом взрослом тоже сидит ребенок, который умеет говорить со всею земной тварью; его держат взаперти, медленно убивают и убить не могут, и именно такими детьми спасется мир. У детей вообще есть нечто от всех царств: от камня — упорство и постоянство мысли и цели, внутренняя самодостаточность, своего рода неподвижность…

— То-то они, я смотрю, так и носятся будто угорелые, — с ехидцей вставлял я.

— От растений — милая безмятежность, тихая и постоянная жизнь, способность беспрерывно расти и изменяться…

— Из одной одежки в другую переходят, как эвкалипты или змееныши, только клочья подбирай. Знаем и это…