Татьяна Мудрая - Карнавальная месса

Игра была не командная, каждый сам за себя, и я заподозрил, что интересы верхней и нижней половинок химеры тоже могут не совпадать. Также я, между прочим, отметил, что зеленый цвет одежды не фигурирует, ибо окончательно слился с природной гаммой: землица была мягкая и еще дополнительно разбита копытами.

— Простите, кто здесь Джозиен? — смущенно обратился я в пространство.

Действо оборвалось как по волшебству.

— Саттар, заступи мое место, теперь это уж точно меня! — крикнул один из игроков куда-то в трибуны. Соскочил с коня и направился ко мне, слегка улыбаясь навстречу и тем еще более усиливая мой конфуз.

— Простите, я вовсе не хотел мешать игре.

— Пустяки, Саттар рад по уши, что ему выпал шанс. А вы — новичок и гость. Джошуа, верно? Мне Шейн насчет вас передал. Не удивляйтесь — мы, школьники, сообщаемся между собой быстрее, чем племена Вольной Степи, даже чем цианы.

У него были жесткие черты лица, нос с горбинкой и высокие скулы, будто вытесанные топором, или (если соблюсти этнографическую точность) томагавком. Изжелта-смуглая кожа и черные, как у Шейна, волосы, в которых отлично бы смотрелось орлиное перо, но на деле торчала лишь долгая, коленчатая травина с колоском на конце. Пырей, наверное.

Времени тратить он не любил, и я должен был с ходу, прямо тут, немного отступя от клокочущих азартом трибун, выложить перед ним свой послужной список. Естественно, с купюрами и недомолвками.

— Говорите, одно время вы занимались с молодежью. Сказки и истории. И удивляетесь, что получалось неплохо при отсутствии настоящего гуманитарного образования, педагогических наклонностей и прочего. Нет, обучать нас спорту или приемам ближнего боя незачем, как раз на это ваших познаний не хватит. А вот, вопреки всему, что вы на себя наговорили, не приходило вам на ум, что вы прирожденный учитель?

Помню, как меня потрясла интонация этого слова — он произнес его почти так же благоговейно, как моя Джанна, мой собственный маленький рай в карманном аду…

— Преподавать нам факты есть кому, тем более что мы часто и очень эффективно пользуемся неживыми носителями информации. Факты вообще можно уложить в черепную коробку, как мануфактуру в сундук, главное — чтобы места не захламляли. А вот учить — не поучать, но учить учиться — иногда вообще некому.

— Я почти неуч.

— Тот, кто знает о себе такое, уже наполовину мудрец.

— И я не имею никакого желания водительствовать.

— Прекрасно, упорствуйте в том и далее. Неистребимый порок наших вольнонаемных профессионалов — страсть к лидерству в своей сфере.

— Вы не поняли. Я тоже самолюбив не менее ваших потенциальных лидеров.

— Если вы любите себя — вам легко будет полюбить и других. А полюбив — научить открываться знанию так же непредвзято, как делаете это вы на протяжении ваших странствий.

Кажется, он прорвался сквозь мои экивоки к сути моих приключений — той самой сути, которая не была еще понятна мне самому.

— Наполнить кувшин легко, если в его дне нет отверстия и если он не набит доверху камнями или песком. Но откуда мне знать, какие кувшины вы мне дадите?

— Вот такие слова и есть учение, которое нам нужно. И ничем иным вы наш хлеб не оправдаете.

Я, конечно, был олух, когда согласился. Был еще больший олух, когда позволил себе увлечься. И остаюсь до сих пор и навсегда безнадежным олухом, потому что не жалею обо всем этом нисколько.

Итак, мы ударили по рукам, и Джозиен вернулся на поле боя, взяв с меня слово, что я приду завтра туда-то с утра пораньше разведать обстановку, пока у детей что-то вроде каникул.

Прибыв в гостиницу, я придирчиво рассматривал себя в зеркале прихожей: серьги, штанцы, сапожки… Достал из куртки знак трансферта, снял стрелки — какой я психист нынче! — и надел. Когда он высох, стало видно, что он стал совсем охряным. Выходит, вода в озере покрепче щелочи, как это еще в ней рыба плавает и лошади купаются. А, кстати, что такое вообще этот трансферт — человек, процесс или сама тряпочка поперек волос? Хоть к Руа беги спрашивай.

Потом я сунул его назад в шкаф, закрутил волосы в узел и повертел головой, чтобы рассмотреть свои блескучки.

— Учитель, называется. Дюрра, представляешь, перед тобой самый всамделишный учитель этих вундеркиндов. Что-то не ощущаю: как был опереточным красавчиком, так и остался. Все вокруг меняются — и ты, и Сали, и даже Агнешка. Один я такой же, если, конечно, костюмов не считать.

— Верно, хозяин: ты не меняешься, только что тогда такое — меняться? Что такое «ты» и что такое «я»? — Дюрра выползла из своего закутка и приникла к моей ноге. — Каждый живущий, будь то зверь или человек, меняет свое тело несчетное число раз в течение земной жизни. Поистине, мы — это персть земная. И это перемена. Мы меняем одежду — и это не более чем смена кожи. Мы уходим из одной земли в другую, меняя обстоятельства нашего бытия — как нашу защитную оболочку. Но разве это влияет на ощущение нами нашего «я»? И если даже мы изменим свою природу, назовем себя иначе, на самую свою смертную душу покусимся — может быть, то, что мы есть, останется непоколебимым? Может быть, все, что мы привыкли считать собой, — не более чем одежда?

— Когда это ты научилась так философствовать, старуха?

— У пыльной деревни. Ты ведь меня там не узнал, хотя внутрь заглядывал, — она скромно потупилась. — Я там частично была, когда попала в обморок после взрыва.

— Вот это новость! Значит, та баранка с недобитками Второй Мировой…

— Нет-нет, упаси Боже, Имея такое в кишках, облеваться можно, извини за грубость. Второй раз, я же говорю, когда вы с Агнешей в небе плавали.

— Вот почему на том кренделе змеиная морда была обозначена в качестве знака вечности, — я нагнулся, чтобы обнять ее за шею. — Ай да Дюрька, во всех заграницах побывала! Может, ты знаешь и место, где вообще никто и ничто не меняется?

— Тот старикан, что, сидя во мне, учил метафизике, говорил, будто под фигой… нет, смоковницей, что растет в центре мира и дает на каждый день плод свой, и полна чистым самовозгорающимся маслом. Там еще есть окна во все живые земли. Да пойди ее отыщи, инжира во всех субтропиках навалом, а, хозяин?

— И верно, разброс выходит порядочный, — вздохнул я.

На следующее утро к нам нагрянула жара, и я мигом понял, в каком конкретно ключе здешние обитатели восприняли мою наплечную гадину. В виде живой гиперболы, вот как! Все дамы и девицы по образцу греческой античности нацепили на себя вместо ожерелий своих ручных змеек, пестрых, как попугай, и таких же болтливых. Они охлаждали кожу своих владелиц и щебетали им на ухо что-то забавное. Я всего-навсего перебрал через край, как тот купчик, что вместо ведерка со льдом водружает на праздничный стол минихолодильник, набитый шампанским. Поэтому мы с Дюррой железно решили тренироваться в пешем ходе.