Татьяна Мудрая - Новогодний рок семьи Аржавнецких

— Так это вы, что ли, двенадцатый наследник?

— Ну да. Но четко женского пола. Поэтому-то мы с папой и решили, что в пару мне сгодится хозяин, а не хозяйка.

— Очень спасибо, — поклонился я.

— Ну, а теперь вы готовы?

— К чему?

— Судить состязание Символов Года.

— Да вроде бы, — я обреченно вздохнул. Навязалась же на меня эта ситуация!

Мы спустились в холл. Здесь уже всё переменилось: кресла вынесли, коня удалили, но Багник стоял в самой гуще некоего многообразного народа. Определить всех этих персон я затруднился, потому что при моем появлении толпа раздалась в стороны и пропустила нас обоих в центр, где уже было отгорожено нечто вроде арены.

А на противоположных углах этого квадрата стояли противники.

Гелена в ее первозданном виде — символ прошедшего года, посвященного Черному Тигру.

И ненатурально большой заяц-беляк, хищно оскаливший оба передних резца.

— Год Зайца, — пробормотал я, обернувшись к девушке. — Правильно? А чего они не поделили-то?

— Год не только Зайца или там Кролика, — ответила она, — но и Кота. А мама ведь большая кошка, понимаешь это?

— Ну пускай. Если одолеет заяц, тогда что?

— Заяц сухие просторы любит. Леса лиственные и светлые, а не хвойные и мрачные. А багны, дрягвы, аржавины и прочее в том же духе лютой ненавистью ненавидит.

— Между прочим, — встрял из-за спины наш тощий дедушка Мороз, — наши родимые болота в пятнадцать раз больше оксигена выделяют, чем лес. Прямо Амазонка всеевропейская. И эти… парниковые газы ажно живьем заглатывают.

— Какой ты, дед, ученый, — ответил я, слегка над ним подшучивая. — В телевизор, наверное, каждый день глядишься?

— Нет у нас телевизора, — ответил он. — Мы к нему беспроводной интернет прошлого года подключили и уже туда оченята пялим.

— Но к делу, — снова заговорила моя нареченная. — Если моя матушка победит — наше царство укрепится, умножится и расцветет. Жизнью наполнится, а не только смертью.

— Это же вроде как определено. Заяц ведь не хищник.

Он, я думаю, услышал.

— Резцами порежу, ногами залягаю — и моя будет сермяжная правда, — сказал он с пафосом.

— А ведь такое вполне может случиться, — негромко добавила Ялина. — Он ведь огромный, да еще на него натуральный ход времени работает. И до смерти убивать ни ему, ни маме не разрешено. Оглушит в висок — и конец состязанию.

— Я-то при чем?

— Подумай. Ты мой будущий муж. А мое имя какое?

— Ялина. Ель. Моя любимая сказка про Ель — Королеву ужей!

— А ты на сегодня — Ужиный Князь. Ты можешь ходить на хвосте стоймя. Свист твой слышен по всей Беларуси. Тому, кто выпросит себе одну из твоих корон, ведомы все птичьи и звериные речи в лесу. Делай, что знаешь!

Народные легенды я знал, но не настолько уж подробно. Тем временем поединщики изготовились…

— Погляди мне в глаза, кроличек, — сказал я ровным тоном. — Глядишь?

Он застыл.

— А теперь в рот. Иди поближе, любезный. Еще ближе…

Это я неожиданно вспомнил знаменитый фильм про Маугли и змея Каа.

— Ближ-же…

Заяц дрогнул и двинулся ко мне, трепеща всей шкурой.

— Ещ-ще ближ-же…

Он оказался почти рядом.

Когда моя рука была сантиметрах в двадцати от заячьего загорбка, я сказал так же твердо:

— А теперь пш-шел вон, хлоп.

Резко вытянул руку, сгреб животное за шкирку — и бросил сквозь стену. Он прошиб ее, точно она была из густого облака, и исчез.

— Победа! Верная победа — и без крови! — завопили, загалдели, заурчали Лесовики и Болотники. — Настала Большая Перемена!

— А это значит — Бал! — крикнула Гелена, вмиг вернув себе свой авантажный облик.

— Что же ты ей снова даешь верховодить, — с досадой прошептала Ялина мне на ухо. — Хочешь по себе узнать, какова настоящая, без обмана, тёща? Ну, скажи что-нибудь погромче нее.

И тут я по наитию вспомнил.

Выпрямился во весь немалый колдовской рост.

— Маэстро, урежьте вальс! — зычно и властно крикнул я, обращаясь к хорам.

И настал Вальс.

Точнее, то были первые такты штраусовского «Королевского Вальса» — величавый и звонкий рече-посполитский полонез. В его ритме выступили все здешние старожилы и компатриоты, лесные, болотные и водяные. Впереди — разодетые Багник с Лемпартшей, за ними — Лешак с Лешачихой, Купальский Дед с Купалкой, Пущевик с Навкой, Водяник с певуньей Зазовкой, Гаюн с Гаевкой, Баламутень с Ядеркой, а под конец — сам страшный Кадук с Ягиней, или Бабой Югой. Замыкала шествие какая-то неизвестная мне пара, что выглядела куда современнее прочих: паренек и девушка в дубленых полушубках с лимонками, прицепленными к поясу.

Шествие сменилось изумительной прелести венским вальсом более поздних времен.

— Давай и мы потанцуем, — шепнул я моей девушке. — Иначе зачем было так наряжаться?

И мы понеслись, будто снова нас кружил тот самый волшебный ветер, что принёс сюда. Тем временем пленительная австро-венгерская мелодия сменилась русской «легкой» мазуркой, мазурка — бойким нэпманским фокстротцем, фокстрот — снова вальсом — но уже знаменитым в сталинское время «вальсом барсука» («спит все вокруг, только не спит барсук…»)

Мы с моей девушкой пытались не отставать от этого непредсказуемого изменения ритмов. Одно хорошо — я в качестве этнолога изучил все эти танцы досконально.

Но тут оркестр грянул нечто уж совершенно невообразимое, в стиле то ли столичного рок-н-ролла, то ли тяжелого рока из российских глубин. Всё и вся смешалось в доме Аржавнецких. Напоследок я разобрал слова:

И тут враз кончилась музыка, растаяли стены, сошло с круга ночное колдовство. Кто-то тряс меня, сидящего на пеньке, за плечо:

— Проснись, а то мигом замерзнешь или горячку схватишь!

Я открыл глаза. Было раннее, еще сумрачное начало дня.

Надо мной наклонилась девушка в пуховике с капюшоном. Миловидное лицо с точеными чертами, серые глаза, из прически выбилась…

Прядь чистейшего белого золота. Такая длинная, что весь алфавит женских имен можно было на палец намотать, гадая, как зовут ее, твою единственную…

— Ялина, — пробормотал я.

— Ярина, — рассмеялась она. — Это вроде украинское имя, да не было времени придумать подходящее. С Новым Годом тебя, Михась!

— И тебя тоже. Яринка, а какой это год — Кролика или Кота?

— Обоих. Но главное — это Год Защиты Полесского Болота. Дрягва — это наше всё.

— Но мы еще вернемся за подснежниками?

— Конечно, вернемся.

И наполовину замерзшая трясина под нашими ногами довольно ухнула, булькнула, выпустив на волю огромный пузырь, и замельтешила нарядными огоньками, точно «мерседес», который готовится отвернуть с прямой трассы.