Марк Даниэль Лахлан - Фенрир. Рожденный волком

— Вали, помоги мне! — Слова вырвались сами. — Фейлег, я умираю.

— Я не покину тебя. — Юноши ответили в один голос.

— Помоги же мне!

— Я приду к тебе. — Они снова говорили хором. — Только не доверяй ему после того, что он сделал. Он убийца до мозга костей.

Она знала, что молодые люди имеют в виду друг друга.

— Кто ты?

Она пристально вгляделась в одного из них, и ей показалось, что она узнала его. Лицо было такое знакомое. На ум пришло имя. Же­ан? Нет, этот человек сильный, стоит прямо, он вовсе не калека.

Элис снова услышала в голове размеренные слова, только на этот раз их пела не ведьма. Голос был детский. «Висел на дереве под ве­тром, висел там девять полных дней».

Она падала, падала куда-то в темноту. Приливная волна, дойдя до шеи, отступила, потом снова нахлынула, но несильно, снова от­ступила, отступила еще и поползла назад, чтобы вернуться потом. Солнце погналось за луной через весь небосвод, взошло и село в ту­мане. В голове звучали стихи о Волке по имени Ненависть, который охотился за луной, о Волке по имени Предательство, который охо­тился за солнцем.

Она кричала, кричала во весь голос. Вода ушла, вернулась, сно­ва ушла, и вот теперь она вернулась и доходила уже до груди, и Элис знала наверняка, что на этот раз захлебнется. Песня ведьмы опять звучала в голове. Элис вытянула шею, поглядела налево. Ведьма бы­ла на берегу. Она стояла, вытянувшись в струнку, как будто в трансе. Элис чувствовала, как что-то копошится и рвется в сознании. Это руны пытались освободиться, пытались убежать к ведьме. Элис умирала. Пение все звучало и звучало: «Висел на дереве под ветром, висел там девять полных дней».

Снова послышался вой, подобный голосу самой ночи. Треск де­рева. Пение ведьмы на миг оборвалось, но она тут же продолжила. Теперь вой стал громче, его ничто не заглушало. Элис тянулась, силясь увидеть, что происходит на берегу. Она услышала знакомый голос:

— Только не госпожу, только не ее!

Она несколько раз хлебнула соленой воды. Руны рвались из нее, их неудержимо тянуло к ведьме на берегу. Она увидела их — все во­семь, как они стремятся к восьми другим, которые кружили вокруг и внутри ведьмы.

— Я умираю, — проговорила она.

Но нож полоснул по веревкам, освобождая ее. Элис не знала, кто вытащил ее из воды. У нее в памяти остались только фрагменты, какие-то части целого: острая борода, тюрбан, смуглое лицо чуже­странца. Он выволок ее из воды и положил на песок.

Элис так замерзла, что не могла даже дрожать. Она подняла го­лову. Увидела, что за спиной ведьмы к ней приближается по бере­гу тот монстр, Хравн. Он решительно шагал по песку, держа обна­женный, зловеще изогнутый меч.

Элис чувствовала восторг ведьмы. Элис, уверенная в близкой смерти, знала, что будет дальше. Ведьма заберет ее руны, руны объ­единятся, и бог снова вернется на землю. Волк — Элис все еще слы­шала его вой — убьет своего брата, и тогда избранная богом судь­ба, его смерть, свершится. Волк, с пастью алой от крови брата, растерзает бога, поднося ему в дар знание о земной смерти. Хравн, Ворон, и есть брат Волка, он пришел сюда, чтобы погибнуть.

К ним приближалось что-то, оно неслось по песку словно зверь, двигаясь скачками, порыкивая при каждом движении.

Элис попыталась подняться, но не смогла. У нее не осталось сил. Она лежала, готовясь принять смерть, готовясь к удару меча и то­му, что будет потом. Ведьма, которую привел мальчик, склонилась над ней. Хравн стоял позади ведьмы, вскинув меч. Вой прозвучал совсем близко, очень громко. Ей показалось, что она понимает его:

— Беги от меня! Беги от меня!

Меч Ворона опустился. Мгновение она ничего не чувствовала, а потом что-то ударило ее по руке. Элис открыла глаза и увидела, что отрубленная голова ведьмы лежит перед ней, словно дар моря, принесенный волнами. Хравн смотрел на нее сверху вниз, серебри­стый край его меча был в крови, изуродованное шрамами лицо ис­казилось, когда он проговорил:

— Любовь моя, я пришел за тобой.

А в следующий миг ее осадили со всех сторон вопящие руны, Волк прыгнул и мир перевернулся.

Грудь Жеана, запертого в келье для покаяния, была вся в слюне. Ве­тер нес с берега запахи сражения — запах железа и соли, но не мор­ской, а той, что в крови. Там были еще и лошади, и насыщенный за­пах их пота был так силен, что буквально прилипал к коже.

Он освободился от веревок: рвал ногтями, кусал, глотая комья пеньки, потому что не мог совладать с инстинктивным желанием проглотить то, что откусил. Жеан скреб по полу, катался, вытяги­вался, снова и снова вертел головой, как будто от этого в ней мог­ло проясниться. Он встал на ноги, но ощущения были какие-то не­правильные. Тогда он двинулся по келье на четвереньках. С ногами что-то происходило. Ощущения в коленях были весьма странные: суставы стали слишком гибкими, они как будто выворачивались не в ту сторону, и вся геометрия собственного тела казалась незнако­мой и неверной. Он все потягивался и потягивался, и спина ощу­щалась слишком длинной для тела. И плечи были как будто не те, как будто стиснутые чем-то, хотя широкие и сильные.

Жеан провел пальцами по густым волосам на руке. Зубы стали большими, и он то и дело высовывал язык, облизывая клыки. Ощу­щение было такое, будто у него во рту полно корабельных гвоздей. Жеан протянул руку к голове и провел ею по волосам. Опустив ру­ку, он ощутил запах крови. Внимательно рассмотрел пальцы. Они стали длинными и мускулистыми, а ногти походили на когти. Он поцарапал себя до крови, всего лишь дотронувшись до головы.

Жеану было отвратительно жарко. Он тяжело дышал и пускал слюни, извивался на каменных плитах пола, пытаясь отыскать ме­стечко попрохладнее. Кожа на голове натянулась, член затвердел, и он изнывал от плотского желания, хотя и старался гнать от себя подобные мысли. И еще его мучила жажда, чудовищная жажда. Ког­да он пил в последний раз? Он не мог вспомнить. Много дней назад.

Исповедник тяжело дышал, стараясь отыскать самого себя в этом хаосе. Внутри него что-то кричало, как будто зверь попал в капкан, что-то шуршало и скребло, словно железом по камню. Его распирало от враждебности, какой он никогда не знал раньше. Он засмеялся.

— Я теперь такой, что запросто порву всех врагов Бога.

«Нет», — одернул он себя. Он старался вернуть ясность мышле­ния. И истина, когда он пришел в себя, оказалась чудовищной. Он проклят. Какой-то язычник, может быть, тот самый, который пи­хал ему в рот мерзкие окровавленные куски плоти, проклял его, а у него не было сил, чтобы защищаться. И Господь допустил, что­бы это случилось с ним. Почему? Потому что он был недостаточно свят, старался недостаточно, недостаточно стремился посвятить свои мысли Христу.