Виталий Сертаков - Охота на Уршада

Ромашка мысленно отметил местную безукоризненную дисциплину.

— А меня — Берендей Иванович зовут, — коротко склонил шею мужичок. — Ну так что в поле стоять, чай не грибы, не вырастем! Поспевайте однако! — и резво зашагал к лесу.

Подхватив обувь, корзину с нюхачом и мешки, гости припустили за неразговорчивым Берендеем.

Бурелом недолго хлестал по лицам паутиной, лишайником и острыми колючками. Не прошло и десяти минут, как Толик увидел женщин. В праздничных красных поневах, в рубахах с тесемками на рукавах, почти все белокурые, румяные, белозубые, Женщины что-то делали в поле, но Толик был вынужден признать, что туп в сельском хозяйстве как пробка. Если сейчас март, пытался рассуждать он, то вроде сажать еще рано. С другой стороны, снега почти нету и трава растет, стало быть, вовсе и не март… А может, они там удобрения разбрасывают?

Правды он так и не узнал. Навстречу по горбатой проселочной дорожке прошли две девки в домотканных длинных платьях, с обручами на локтях, с мешочками и кошелками, притороченными к поясам. Девки были широки в плечах, загорелы и веселы до безобразия. Вначале они прыснули, когда встретили Толика, затем мигом помрачнели, словно языки проглотили. Они уставились на роскошные черные волосы Марты Ивачич, как маленькие девочки, впервые в жизни увидевшие огромную говорящую куклу.

Берендей Иванович привел на задворки неаккуратного разбросанного по холму строения. Было не слишком понятно, это один дом или усадьба, или целая деревня с птичниками, банями и прочими помещениями хозяйственного назначения. Дым валил из нескольких труб, но метрах в десяти от земли с дымом происходило что-то странное. Его точно срезали ножом, выше, в ярко-голубом небе, как ни в чем не бывало метались стрижи.

Мужское население деревни было представлено веснушчатым пастухом слегка дебильного вида. Он брел в грязной рубахе, длиной по колено, засунув за пояс кнут. Завидев неожиданных гостей, забыл о своих обязанностях и застыл, сунув в ноздрю мощный палец. Комолая пятнистая корова обрадовалась безвластию и принялась выщипывать солому с ближайшей крыши. Затем к пастуху присоединился мальчик лет семи. Ребенка уродовала непропорционально длинная, скособоченная голова, отчего казалось, будто он на все глядит исподлобья.

«Неужели здесь живут волхвы, подчинившие Трехбородого беса?.. — подумал Ромашка. — Больше похоже на деревню для слабоумных…»

Дальше он думать в заданном направлении не рискнул.

— А чем они тут заняты? — простодушно осведомился лекарь, выкарабкиваясь из очередной лужи. Почему-то провожатые шли ровно, никуда не проваливаясь, не наступая на хрустящие ветки, и даже не замочили ног.

— Аспидов разводят.

— Что-о? Кого?! Но… аспиды — это же змеи.

— Конечно же, змеи. Только не кричи так громко, не то тебе отрежут язык.

«Мальчишка неисправим, — устало подумала Женщина-гроза. — Рахмани проиграет пари, надо было ставить сотню к одному. Из этого тюфяка не получится даже погонщик верблюда, не то что воин… Жаль, что его убьют. Он добрый и честный человек».

— Смотри. — Марта показала в глубь деревни. Там под высоким навесом пряталось деревянное чудовище. — Это их покровитель.

— Здорово… — выдохнул Толик. — Это кому же памятник?

— Ясеневый Велес, покровитель здешних мест. Глаза опалами отделаны, ногти и зубы из обсидиана, такая у него масть. Сам из ясеня, но вокруг должна быть сосна, старая сосна со мхом и лишаем…

— Там висит что-то… вроде обрывков бумаг.

— Кажется, они постоянно украшают своего бога. Саади говорил, что не проходит недели без очередного козлиного или конского черепа. Их Велес постоянно требует крови.

Ромашка осторожно приблизился к навесу.

— Домина, тут сплошные черепа и рога. И сам он с рогами. И шкуры тут гниют, целая гора песцовых шкур… вот обидно!

— Ничего обидного. Хорошо, когда жертвуют шкурки зверей, а не людей. Кажется, их Велес любит медь и пиво, надо спросить у Рахмани. Эй, не подходи близко, они следят за нами!

— Ах, черт! Домина, у него в лапе — человеческий череп. Даже кожа не снята…

— Так положено, — зевнула волчица. — И вообще, что ты заладил — череп, череп… Голова человека — это всегда сила.

Берендей Иванович разрешил обуться. Казалось, кого-то ждали. И точно, скоро дождались. С негромким цокотом в деревянные воротца городища въехала телега, запряженная двумя белыми лошадками. У пристяжной во лбу торчал острый крученый рог.

— Ой, какие хорошенькие… Единороги! — непроизвольно Ромашка потянулся погладить нежную морду. И еле успел отскочить, когда белогривый конек с шипеньем кинулся за ним.

— Индра-зверь, рук не суй, — рассмеялся моложавый дедок, с изуродованным шрамами лицом. — Это те що, кобыляка, га?

Дед на телеге смотрелся гоголем. Сам в парадной белой рубахе, в меховой безрукавке, носил он узкий кожаный пояс с железными бляшками, широкие узорчатые штаны, на голенях заправленные в онучи, и модные лапти с кожаными тесемками.

— Чего встали? Залазьте уж, будет вам глаза-то мозолить!

Единороги лихо взяли с места. Берендей втиснулся третьим, не считая замерзшей Кеа. Ромашка решил молчать и ничего не спрашивать.

В какой-то момент телега выскочила на берег реки. Берендей Иванович соскочил, не спрашивая, схватил узел с остатками еды и полез по наклонным мосткам, торчавшим над водой. Толик с грустью наблюдал, как погибают вяленая оленина, копченая скумбрия, огурцы, лепешки и инжир. Из свертка на колени Толику выпал одинокий урюк. С горя лекарь засунул его в рот.

— Домина, он забрал нашу оленину…

— Молчи! — прошипела Марта.

— Вил пошел кормить… вона кружат, — добродушно разъяснил возница, указывая куда-то под мостки. Толик внимательно поглядел в нужном направлении и… перестал жевать.

— Ру… русалки?!

— Вилы. Какие те русалки? Русалки, елки-палки, они летние, да бестолковые, что твоя хавронья! А то вилы, нешто не ведаешь?

Берендей вернулся, подмигнул, отряхнул руки.

— Чего расселся, добрый молодец? Да вон она, волчица твоя, дожидается…

Волох еще не успел договорить, а они уже мчались навстречу друг другу, как дети, что не виделись долгую-долгую зиму.

— Я тебе должна сказать что-то важное…

— Нет, это я тебе должен сказать…

— Я с ума сходила, боялась, что с тобой…

— А что со мной? Это ты — слабый пол, а не я…

— Это я-то — «слабый пол»? Да ты еще не знаешь…

Женщина-гроза проследила, как смешные дети с четвертой тверди кусают друг друга губами, засмеялась неслышно.

— Ну что, девку подкормить, и ничо, лепкая станет, — задумчиво произнес Берендей Иванович. — Как мыслишь, волчица, прокормит лекарь свою женку-то?

Женщина-гроза воззрилась на него в немом изумлении. И вдруг она ощутила, как разом сливается в черную пропасть, уходит с души напряжение, державшее ее все дни после гибели мужа. Она уже не спрашивала, откуда этот русс, лесной дикарь, знает о том, что она волчица, и о том, что Ромашка — лекарь, и уж тем более о том, что Толик и Юля когда-нибудь поженятся…