Джеймс Роллинс - Невинные

Взгляд незнакомца отыскал ее глаза, и на губах его заиграла сердечная улыбка, смягчившая суровые черты.

— Ах, графиня Элисабета Батори из Эчеда, — официальным тоном произнес он. — Вы все так же прекрасны, как тогда, когда мой взор упал на вас впервые.

— Вы тоже не переменились, сэр, — отозвалась та. — Однако же, слыша биение вашего сердца, я не могу постичь, как сие возможно, поелику встречались мы столь давно в прошлом.

Он с безмятежным видом сцепил руки за спиной. И ответил ей, однако слова его предназначались для всех них.

— Как и вы, я бессмертен. Однако, в отличие от вас, я не стригой. Мое бессмертие — дар, пожалованный мне Христом в ознаменование моей службы Ему.

У Руна за спиной Эрин резко втянула воздух сквозь зубы.

Корца тоже не смог скрыть изумление.

Зачем было Иисусу даровать этому человеку бессмертие?

Первой заговорила Надия, задав новый вопрос.

— Какую службу вы сослужили? — настоятельным тоном спросила она. — Что вы сделали такое, что Господь наш благословил вас вечностью?

— Благословил? — фыркнул он. — Уж вам ли не знать, что бессмертие — вовсе не благословение. Это проклятие.

С этим Рун поспорить не мог.

— Тогда почему он вас проклял?

Губы чужака изогнулись в улыбке.

— Это два вопроса, заключенные в одном. Во-первых, вы спросили, что я сделал такого, чтобы заслужить проклятие? Во-вторых, почему я подвергнут конкретно данному наказанию?

Рун хотел услышать ответы на оба вопроса.

Чужак будто прочел его мысли. Улыбка его стала шире.

— Ответ на первый прост. А вот второй вопрос терзал меня тысячелетиями. Мне пришлось странствовать по этой земле много веков, прежде чем истина о моем предназначении стала очевидна.

— Тогда ответьте на первый, — сказал Рун. — Что вы сделали, чтобы подвергнуться проклятию?

Тот встретил взгляд Руна без малейшего смущения.

— Я предал Христа поцелуем в саду Гефсиманском. Уж ты-то должен знать библейскую историю, поп.

Надия охнула, а Рун в ужасе попятился.

Не может быть!

В этом ошеломленном молчании Эрин ступила вперед, будто навстречу истине невозможного существования этого человека.

— И зачем же вам дали такое наказание, эти нескончаемые годы?

Предатель Христа открыто посмотрел Эрин в глаза.

— Своим словом я изверг Христа из этого мира. Своим делом я ввергну его обратно. Таково предназначение моего проклятья. Открыть врата адовы и приготовить мир к Его возвращению, ко второму пришествию Христову.

К своему ужасу, Рун его понял.

Он намерен учинить Армагеддон .

19 декабря, 22 часа 02 минуты

по центральноевропейскому времени

Стокгольм, Швеция

Эрин пошатнулась под весом истории, представшей перед ней во плоти, борясь с оцепенением. Если этот человек говорит правду и если он не какой-нибудь поврежденный в уме, то здесь стоит Иуда Искариот, самый опозоренный человек в истории, предатель, отправивший Христа на крестные муки.

Она слышала его признание, его намерение покончить с миром.

— Вы уверены, что это ваше предназначение? — бросила Эрин с вызовом. — Вы считаете, что Христос поставил вас на этот долгий путь, чтобы вы могли устроить Ему возвращение?

Издали донеслось завывание полицейских сирен, напомнив, что это современность, мир, в котором очень немногие верят в святых и демонов. И тем не менее перед ней человек, утверждающий, что относится к обоим мирам. Если он сказал правду, его глаза видели чудо Христа, уши слышали Его притчи и наставления; эти самые губы целовали Иисуса в саду Гефсиманском, предавая Христа на смерть.

Завывание стало громче, приближаясь.

Может, их проникновение заметили окрестные жители? Может, забили тревогу?

Взгляд Искариота обратился в том направлении — и обратно к ним.

— Время разговоров закончилось. Я забираю этого ангела и ухожу.

Ощутив таящуюся в его словах угрозу, и стригои, и сангвинисты изготовились к сражению.

Джордан отодвинул Эрин за спину.

Искариот же просто поднял указательный палец, будто подзывая официанта к столу, но вместо того призвал диковинный рой, послуживший глашатаем его появления. Порхавшие в воздухе мотыльки уселись на оба войска. Один приземлился на выставленную ладонь Эрин, ограждавшей себя ею от угрозы, которую могли представлять эти осколки радуги. Крошечные бронзовые лапки заплясали по шерсти перчатки, пока насекомое не добралось до полоски голой кожи у манжеты. И тут в кожу глубоко вонзился тоненький серебряный хоботок.

Уронив руку, Эрин затрясла ею от боли.

Мотылек сорвался и, неспешно взмахивая крылышками, упорхнул прочь.

Что за чертовщина?!

Она внимательно взглянула на капельку крови, вытекшую из прокола.

Ругнувшись, Джордан хлопнул себя по шее, раздавив при этом мотылька, упавшего в снег. Озираясь, Эрин видела, что остальные подверглись таким же нападениям. Но по-прежнему не могла уяснить суть угрозы — пока не увидела, как Ольга на заплетающихся ногах отделилась от сбившихся в кучку детей-стригоев. Изумрудные крылышки трепетали на ее маленькой щечке. А потом она с визгом упала на колени. Мотылек вспорхнул со своего места у нее на носу и полетел прочь. Черное пятно тления, появившееся на щеке, стремительно расползалось, пожирая лицо девочки, обнажая кости с бурлящей в трещинах кровью. Ее тельце забилось в конвульсиях. Все больше и больше детей из выводка Распутина падали на снег, извиваясь в корчах.

Эрин поглядела на кровавое пятнышко у себя на запястье, постигая, что произошло.

Яд.

Бабочки несли какую-то отраву.

Она потерла руку, но на нее отрава не подействовала.

Как и на Джордана.

Распутин упал среди своего выводка, но поверженный горем, а не ядом.

— Стой! Остановись! — причитал он.

Эрин вспомнила другое существо, погибшее от сходной порчи. Мысленно увидела беспощадного волка в туннеле под Ватиканом. Она стреляла в тварь пулями, замаранными в крови Батории Дарабонт. У этой женщины в крови был какой-то яд, смертельный для стригоев — и даже для сангвинистов.

Запаниковав, она обернулась к Руну, к другим сангвинистам.

Упавшую на колени Надию поддерживал Христиан, а Рун отбивался от изумрудного смерча, кружащего над ним, используя свои кожаные доспехи, как щит.

Эрин бросилась вперед, увлекая Джордана за собой.

— Помоги им! — крикнула она. Будучи людьми, они действию яда вроде бы не подвержены. — Не подпускай к ним бабочек!

И тут же вспомнила первого мотылька с изумрудными крылышками, усевшегося на плечо Надии.

— Жжет! — стонала та, сжимая пальцами почерневшее горло, стискивая его, словно хотела удержать яд от распространения.

Но тщетно. Чернота поднималась по щекам, пожирая ее — хотя и распространялась куда медленнее, чем у стригоев, но так же неумолимо.