Денис Чекалов - Между двух войн

– Эта женщина, – Мириэль давилась слезами, – она раздела меня. Она сказала, что я больше не верховная жрица. Она забрала кедровую ветвь.

– Ну же, детка, – негромко говорил Колтон, дружески обнимая девушку.

Мириэль положила ему голову на плечо; она начинала успокаиваться.

– Франсуаза знает, что делает, – продолжал Колтон. – Я понимаю, тебе тяжело свыкнуться с мыслью, что надо воевать. Но сейчас мы все должны…

Друида порывисто отстранилась, с возмущением глядя на Колтона.

. – Ты поддерживаешь ее? – воскликнула она, всхлипывая. – Ты ее оправдываешь?

– Но Мириэль, – Колтон попытался снова обнять ее, – Франсуаза – опытный воин. Она поможет нам справиться с орками. Мы…

– Ты жалок, Колтон, – воскликнула девушка. – Уходи, я не хочу тебя больше видеть.

Противореча самой себе, друида побежала прочь, закрыв лицо руками и забыв о том, что края кафтана, распахиваясь, открывают ее почти обнаженное тело.

Колтон озабоченно смотрел ей вслед.

– Она волнуется больше, чем хочет показать, – пробормотал он. – Бедная Мириэль. И я же ничего ей такого не сказал.

Покачав головой в унисон своим мыслям, командир ополченцев вновь углубился в пергамент.

– Все же ты это сделала, – произнес я.

Франсуаз непонимающе посмотрела на меня. Потом ее взгляд переместился на ветку кедра, которую она держала в руке. Зеленые листья уже начали увядать.

– Она сама это выбрала. Демонесса повертела в пальцах ветвь.

– И зачем они носят это в руках? Будто им нечем их занять.

– Это все равно, что отобрать игрушку у ребенка, – сказал я.

– Я верну, – ответила Франсуаз. Девушку не заботило, что испытывает друида теперь и какие чувства сохранятся в ее душе на всю жизнь.

– Посты проверены, – произнес я.

– И как?

– Приемлемо. Девушка хмыкнула.

– То есть положение поганое.

Я не ответил.

Люди в зеленых одеяниях рассыпались по широкой степи, словно потерянные обломки чего-то, чему уже не суждено соединиться вновь.

Они поднимали руки и опускались на колени, притрагиваясь к земле кончиками кедровых ветвей. Древесные сучья, толстые, кривые, вытягивались из земли.

Они вырастали на широких основаниях, точно сотни деревьев внезапно перевернулись, утопив под землей ветви и ствол и вытащив наружу корни. Окончания у них были, как один, острые, и все смотрели на север – туда, где за многие мили скакала к Гиберии конница орков.

Вначале я не понял, что неправильно в этой картине. Потом подумал, что это впечатление возникло у меня из-за древесных сучьев.

Они были мертвые.

Ни коры, ни листьев, ни зеленых побегов не было на них. Демонесса и не нуждалась в том, чтобы друиды разбили в степи цветущий сад. Ее вполне устраивали уродливые щупальца, которые не просто не могли радовать взор – они этого не хотели.

Но потом я понял, что дело совершенно в другом.

Друиды не пели.

– Думала, мне придется уговаривать их, – произнесла девушка. – Но они пошли сами.

Я продолжал молчать, и Франсуаз продолжала. Не потому, что ей хотелось говорить. Ей не нравилась тишина.

– Не потому, что они верят в это, – она махнула рукой в сторону вырастающей из земли линии укреплений. – Все из-за того, что у меня в руках веточка. Странные они люди.

– Думаешь, они смогут потом быть друидами? – спросил я. – После того, что сделали?

– А что они сделали? Девушка насупилась:

– Они защищают свою страну и свой народ. Это же не захватническая война и не такая, когда можно решить все переговорами. Зачем еще друиды, если от них нет пользы?

Она мрачно посмотрела вокруг себя.

Корни вытягивались из земли, все крупнее и все уродливее. Я чувствовал, что друиды испытывают какое-то извращенное удовлетворение от того, что создают нечто отвратительное.

Внешний вид заслонов, отталкивающий и пугающий, стал выражением их задавленного протеста. Они не хотели делать то, что им приходилось, и не могли выразить свои чувства по-иному.

– Тебе что-то не нравится, Майкл? – спросила Франсуаз.

– Нет, – ответил я. – Если бы я полагал, что существует другой путь, я бы об этом сказал.

Мои слова, мое спокойствие выводили девушку из равновесия.

– Тогда что? – спросила она.

– Когда я смотрю на этих людей, – сказал я, – то вспоминаю себя.

– И?

Я улыбнулся:

– Когда-то у меня были мечты, Френки. Когда-то у меня были иллюзии. А потом настал день, когда мне пришлось выбирать – или погибнуть самому, или остаться без них.

– И что?

Девушка смотрела на меня с нетерпением.

– Я так и не знаю, что выбрал, – ответил я.

Генерал Грантий выпрямился, но его руки по-прежнему лежали на карте гиберийских границ.

– Ты уверен, что здесь отмечены все укрепления? – спросил он.

Самарийский легионер, носивший на плечах сержантские эполеты, прищелкнул каблуками и вытянулся в струнку.

Они представляли собой странное сочетание, эти солдаты. Звериная сила, запаянная в металлические доспехи, сочеталась в них с вышколенностью, почти великосветским лоском.

Это было результатом столетий, на протяжении которых самарийские солдаты должны были проводить половину своей жизни на границах, осаждаемых варварами, а другую половину – в пышной, церемонной столице.

– Все, мой генерал, – отвечал легионер. – Друиды еще продолжают выращивать заслоны. Но мне известно, где будет пролегать их линия. Она отмечена на карте.

– Хорошо, – произнес Грантий.

Он взял пергамент и перевязал его ловким движением, которое более подошло бы не боевому офицеру, но хитрому придворному сановнику.

Две капли воска упали на придерживающий ленточку узел. Генерал поднес к нему палец, на котором сверкало массивное кольцо с фамильной печаткой. Быстро одумавшись, Грантий убрал руку и скрепил воск кончиком кинжальной рукоятки.

– Отправляйся немедленно, – приказал он, подавая свиток легионеру. – Скачи во весь опор, пока не передашь гонцу.

Солдат прищелкнул каблуками, принимая из рук генерала пергамент.

– И не попадайся на глаза постовым ополченцам, – предупредил генерал. – Тебе ни к чему ненужные вопросы.

Легионер вышел. Тонкая улыбка появилась на лице генерала Грантия. До сих пор он успешно выполнял все, что было ему поручено. Полководец мог не сомневаться в том, что обещанная награда уже ждет его. Оставалось сделать совсем немного.

Я отнял от лица увеличительную трубу. Лепестки цветов кливии, вставленные в нее один за другим, позволяли видеть предметы на очень большом расстоянии.

– Гонец, – произнес я.

Я сложил трубу, обратив ее в круглый предмет размерами не больше древесного спила. Протерев внутренние стекла, я положил ее в карман.

– Думаю, мне пора отправиться на прогулку, – произнес я. – Что-то я здесь с тобой засиделся.