Сергей Шведов - Черный колдун

— Невероятно, — сказал он после долгого раздумья. — Две стрелы угодили ему в мозг, а он продолжал двигаться.

— Живучий, паскуда, — охотно подтвердил Бес, тщательно вытиравший клинок пучком травы. — Его смерть вот здесь, — он небрежно постучал по затылку вохра носком сапога. — И лучше всего бить в это место двумя мечами сразу через глазные впадины.

Ночь прошла спокойно. Меченый несколько раз просыпался и прогонял обнаглевшего Бурого, который норовил устроиться к нему поближе. Пес обиженно фыркал, но далеко не отходил, и стоило только Бесу закрыть глаза, как он тут же возвращался на прежнее место. Меченый уже начал подумывать, а не трахнуть ли мечом по голове эту глупую скотину, но потом махнул рукой и заснул крепким сном, прижавшись боком к теплой спине упрямого пса.

В полдень следующего дня они выбрались из леса. А впереди была голая, выжженная солнцем степь. Бес приуныл. Уж слишком скучным показался ему степной мир после веселого разноголосья зеленого леса.

Они ехали долго, много дней, не встретив в степи ни единого кустика, ни даже деревца, на котором мог бы отдохнуть взгляд. Беса удивляло, как Чирс умудряется обнаруживать воду в выжженном солнцем аду. Меченому не раз приходило в голову, что без горданца, ему, пожалуй, не выбраться из пустыни, вздумай он продолжить путь в одиночестве.

У высокого поросшего пожелтевшей травой кургана Чирс вдруг остановился:

— Здесь степняки настигли последних уцелевших меченых, здесь потом и похоронили всех. Я знал многих из тех, кто тут лежит, и даже сиживал с ними за одним столом. Барак, вождь степняков, велел насыпать этот курган в знак признания доблести своих врагов. Где теперь Барак? И где былая степная вольница?

— Он жив, этот Барак?

— Вероятно, — пожал плечами Чирс.

— Я убью его, — пообещал Бес.

— Человека, который погубил меченых, зовут Геронт, запомни это имя, тебе позднее придется столкнуться с ним лицом к лицу. И еще одного человека опасайся — Кюрджи. Он долгое время был глазами Храма в Приграничье и, возможно, знает тебя в лицо. Личность мелкая, но при случае может больно укусить.

— Ты ненавидишь Геронта? — спросил Бес.

— Браво, — усмехнулся Чирс, — ты умеешь читать чужие мысли.

— Нетрудно было догадаться, — буркнул Бес.

— Пусть мы с тобой и не друзья, меченый, но враг у нас общий, и мы должны помогать друг другу.

— Когда ты будешь вешать Геронта, я подержу веревку, — усмехнулся Бес.

— Об этом можно помечтать здесь, в степи, но не советую делать этого в Храме — все мысли написаны у тебя на лице.

— До сих пор мне не кого было обманывать.

— Вот поэтому ты и попался как мальчишка в расставленные сети и подставил своих друзей. Я говорю тебе это для твоего же блага. Наш мир коварен, беспощаден, и простакам в нем не выжить. И не мечи должны быть твоим оружием, а голова. Запомни эти слова, меченый, — худого я тебе не пожелаю.

Вот уже несколько месяцев Бес жил в этом странном и непонятном мире — мире наоборот, где реальность подменялась снами, а сон неожиданно оборачивался жестокой реальностью. Это была жизнь среди миражей, в которых терялось его собственное «я» и возникало ощущение черной, как беззвездное небо, пустоты. Странное ощущение, когда не существует ни жизни, ни смерти.

Волосы на бритой голове Беса уже успели порядком отрасти, но он так и не понял ни сути Великого, ни предназначения Храма. Их школа, напоминавшая владетельские замки Приграничья, была затеряна в бескрайней выжженной солнцем степи, и Бес сомневался, что сумеет найти отсюда дорогу к людям, даже если ему удастся вырваться из каменной ловушки. Да и что ему искать среди людей. Человек должен быть одиноким и сильным, так сказал Чирс, и Бесу его слова понравились.

Бес был одним из трехсот учеников в этом странном учебном заведении. Он не знал имен своих товарищей — только номера: первый, второй, третий... Сам Бес был тринадцатым, и ему нравилось это число. Он и стоял сейчас тринадцатым в ряду одетых в желтое послушников. Ордаз, младший жрец Храма Великого, прохаживался перед строем воспитанников с длинным хлыстом в сильной загорелой руке. Капюшон его балахона был откинут на спину, и лысый череп жреца лоснился от пота.

«Храм Великого, — старательно думал Бес, — это лучшее, что создано в нашем мире, а жрец Ордаз лучший из всех, стоящих на плацу». Его череп — кладезь мыслей, умных, возвышенных, благородных. Нет наставника более мудрого и справедливого, чем достойный Ордаз. Служитель Храма жрец Ордаз — это сила, радость, величие и послушание, любовь к Великому и бесконечное смирение перед ним».

Бес мусолил эти мысли до полного отупения. Это было настолько утомительно, что к концу дня у него раскалывалась голова. Наверное, его товарищам было столь же трудно, но Бес этого не знал да и знать не хотел. Послушникам категорически запрещалось разговаривать между собой. Впрочем, и сам жрец Ордаз не был красноречив. Иногда Бесу казалось, что он уже разучился разговаривать, но это обстоятельство не слишком огорчало юношу. Холодные неподвижные лица, пустые потухшие глаза, в которых не было и проблеска дружеского участия, никак не располагали к общению. Достойный Ордаз держал воспитанников в строгости, не позволяя им расслабиться. Его цепкие глаза, казалось, ни на миг не выпускали Беса из поля зрения.

Ордаз взмахнул хлыстом, и привязанная к столбу собака завыла от боли. Бес ненавидел собак, он убивал их, он накапливал в своем сознании холодную ненависть к ним и выплескивал ее наружу тугими волнами. И эти волны, подобные ударам хлыста, избивали отощавшего пса, превращая его в объятую ужасом хрипящую падаль. И чем больше собака хрипела и билась от боли, тем сильнее была ненависть Беса.

Жрец Ордаз смотрел на Беса с одобрением — в обращении с псами номеру тринадцатому не было равных. Два послушника подхватили хрипящее животное острыми крючьями и волоком потащили по плацу, поднимая тучи рыжеватой пыли. Бес стряхнул с лица капли пота. Расслабляться не стоило, это он знал по опыту. Как правило, занятия проводились с рассвета и до заката. Кроме физических упражнений, с которыми Бес справлялся без труда, были упражнения для тренировки мозга, и упражнение с собакой не самое трудное из них. Сегодня предстояло новое испытание, Ордаз предупреждал об этом вчера, и обычно холодные и пустые глаза его сверкали весельем. Бес тогда тоже удивился этому, но не придал значения. В ту минуту он готовился к ночному испытанию, быть может, самому тяжелому из всех. Ордаз называл его промывкой мозгов. Каждый вечер все триста воспитанников собирались в большом зале, надевали на головы шлемы Великого, чтобы подвергнуться чудовищному воздействию чужой неведомой силы, которая раздирала мозги на части. Бес слышал, как кричали рядом товарищи, но сам переносил боль молча, закусив до крови губы. После каждой такой «промывки» он частично терял память. Но и это было не все: кто-то невидимый с упорством маньяка пытался подсунуть ему чужую жизнь. Эта чужая жизнь проступала во снах, и Бес просыпался от собственного крика, обливаясь холодным потом. Храму не нужен был Бес, меченый из Приграничья, Храму нужен был Ахай, послушный слуга Великого, способный нести высшую мудрость непосвященным. Чужие образы вбивались в мозг тяжелыми безжалостными ударами, а его собственная жизнь терялась в отдаленных уголках сознания. Каждое утро Бес упрямо собирал свое прежнее, размываемое «я» и с ужасом осознавал, что с каждым днем это удается ему все труднее. Он уже не был Бесом, но не стал и Ахаем, а завис над пропастью в мучительном напряжении. Внутренняя борьба выматывала его, и он угрюмо думал, что когда-нибудь не выдержит и потеряет не только память, но и разум.