Антон Мякшин - Домой, во Тьму

– Нико верит в носорогов. Потому что видел их своими глазами.

– Нико не верит в драконов, – откидываясь на подушки, повторила Катлина. – Зато Нико верит в Потемье. Хотя никогда не видел Потемья. Нико странный…

– Перестань, – попросил Николас.

Он приблизился к ней.

– Никогда не видел Потемья! – нараспев проговорила Катлина. – Но верит в него, бедненький странный Нико…

«Не надо было затеваться с этим чертовым черепом, – подумал он. – Дракон так дракон…»

Она вытянула белую ногу и подушечками пальцев мазнула его по бедру:

– Говорят, что женщины-демоницы из Потемья прекраснее человеческих настолько, насколько изумруд прекраснее соломенного кирпича.

Он развязывал шнурки на куртке. Два верхних поддались легко, а остальные пришлось порвать.

– Говорят, что потемники – непревзойденные воины. И лучшие из них – эльвары. Они обладают силой буйвола, ловкостью змеи и чутьем волка… Владеют искусством магии, раны их затягиваются сами собой, и само их тело – смертельное оружие…

Николас скинул куртку, опустил руки к ремню штанов. Под его смуглой кожей задвигались мускулы – тонкие, прочные и мощные, как стальные змеи. Катлина замолчала, сузив заблестевшие глаза. На локтях Николаса серели короткие и изогнутые костяные клинки, один из клинков был чуть запачкан подсохшей кровью. Он наклонился, чтобы стащить штаны. Такие же клинки, только намного меньше, тянулись вдоль по его позвоночнику – от основания черепа к пояснице.

Штаны полетели в сторону. Николас минуту стоял перед Катлиной совсем голый – и человек, и не человек. Утренний ветерок трепал занавесь на окне, в комнате становилось то светлее, то темнее. Костяные клинки на теле Николаса хищно поблескивали.

– О, – совсем тихо сказала Катлина, скользнув по нему глазами сверху вниз, – в сказках про Потемье никогда не говорится о том, какие эльвары любовники. И совершенно зря…

Николас нырнул в нутро колесницы и задвинул за собою шелковый полог.

– Господи, я думала, что уже никогда… – прошептала она совсем другим голосом. И закрыла глаза.

…Через четверть часа они откупорили бутылку.

– Почему тебя так долго не было? – неожиданно спросила Катлина, принимая бокал.

Николас, наливая себе, помедлил с ответом.

– Потому ты и злилась? – произнес наконец он.

– Да… То есть совсем нет. Прошло столько времени, а от тебя никаких известий. Я начала думать, что ты…

Ему пришлось усмехнуться:

– Ты боишься за меня? Не стоит. Убивать меня – занятие настолько тяжелое и опасное, что мало кто на это решается. Хотя охотники находятся до сих пор…

– Я знаю, – быстро проговорила она и посмотрела на него сквозь наполненный чистым багровым светом бокал. – Я не об этом. Нико… Посмотри. – Она потянула с виска прядь, в которой блеснул белый волосок. – Видишь?

Он видел. Еще два седых волоса прятались на макушке, один снизу, под затылком, но об этом вряд ли стоило говорить Катлине.

– Я начинаю стареть, а ты еще очень долго останешься таким, как сейчас. Через двадцать лет я превращусь в старуху, через тридцать или сорок – умру.

– Среди старух встречаются очень милые особы.

– Я не хочу так… – всхлипнула она. – Мы должны как в песнях… Вместе состариться и умереть в один день. Я понимаю, что тебе так… нельзя, но… Прости, я… – Сбившись, она отпила глоток, задержала бокал у губ, вздохнула и опорожнила его до дна.

– Обещаю тебе, – сказал Николас. – Когда умрешь ты, умру и я.

Слова сорвались с его губ словно сами собой. Но он тотчас почувствовал, что сказал правду. Он действительно хотел этого. И если бы это было возможно – если бы он точно знал, что это возможно, – он бы прямо сейчас взял шкатулку с эльваррумом и утопил ее во рву за городской стеной. Как, черт возьми, это сложно: понять, что для тебя важнее: Катлина – или?.. Эти мысли вдруг сильно взволновали его. Через несколько секунд волнение переросло в страх. Николас выпил вино, потянулся за бутылкой. Катлина замотала головой:

– Я больше не буду… – и вдруг заплакала.

– Эльвары, – говорила она сквозь слезы, – из старинных сказок умеют накладывать проклятия. Я хочу, чтобы ты был со мной всегда, но не вынесу, если… если ты из-за меня… Ведь получается, ты сейчас наложил проклятие на самого себя…

На это Николас не нашел, что ответить. Только через силу усмехнулся, давая понять, что сказанное им было всего лишь шуткой. Отставив бокал, он отпил прямо из бутылки. Очень странный получился разговор. Странный и пугающий.

Пока он пил, она устроилась рядом, положив голову ему на живот. Ее тяжелые волосы приятно холодили пах. Она еще всхлипывала, слезы проложили две дорожки вниз по его бедру.

– Когда я проснусь… только не уходи сразу, ладно? – попросила она еще, обнимая его руку.

Трактир Жирного Карла был, наверное, единственный такой во всей Империи – открывался рано утром и закрывался с первыми сумерками. В трактире Жирного Карла напитки и еда подавались бесплатно, Карл никогда не требовал с посетителей ни монетки. И посетители никогда ничего не требовали с Карла. Он сам отлично знал, кому поднести медовый пунш в стеклянном бокале, а кому – разбавленное кислое пиво в глиняной кружке с отколотой ручкой.

Сегодня утром, должно быть, первый раз в жизни его рука дрогнула, наливая пиво. Он еще раз глянул на мальчика и вдруг смахнул со стойки глиняную дрянную кружку, поставил стеклянный бокал и плеснул в него красного молодого вина – до половины.

– Гюйсте… – жадно выпив, выдохнул Топорик.

Лоснящимся подбородком Карл указал куда-то за спину Топорику. Тот обернулся. Только сейчас он заметил, что трактир-то полон на треть. Рыжий Титус и Дирик Бомбардир, оставив игральные кости, пристально смотрят на него, Топорика. Выглядывает из-за своей кружки Коротышка Эм, Косой Фин пощелкивает по стальному клинку, лежащему перед ним на столе и вроде бы глядит куда-то в угол, но один его глаз, широко раскрытый, с прыгающим, как зеленая горошина, зрачком, уставлен прямо в лицо мальчика. Стукнула дверь, вошли еще двое; с порога заметив Топорика, один как-то непонятно присвистнул. Обитатели Обжорного тупика возвращались с ночной работы. Через каких-нибудь два часа трактир Жирного Карла будет переполнен, а ближе к вечеру опять опустеет…

Из-за стола в переднем углу поднялся Гюйсте. Хорошее место у него – прямо за дверью. Вошедший не видит Волка, а у Волка весь трактир как на ладони.

Гюйсте пошел к стойке меж столов, большой и сгорбленный, как обезьяна, по привычке безногого катиться на тележке длинными руками загребая по столешницам. Дошел, положил лапищу на плечо мальчику, сокрушенно покачал плешивой головой. Тут уж Топорик не выдержал. Захлебываясь и хлюпая носом, он начал рассказывать: и как вошли, и про капкан, обо всем торопился рассказать. Не хватало еще разреветься тут – перед всеми, благо Волк, кажется, понял и, не снимая руки с плеча, повлек Топорика за свой стол. По дороге зыркнул по сторонам: Рыжий и Бомбардир снова занялись игрой, Коротышка уставился в кружку, Косой задрал лохматую башку вверх, это значило – смотрел перед собой, на стойку. И другие больше не глядели на Топорика.