Кирилл Еськов - Последний кольценосец

Со времени окончания Мордорского похода минул месяц, и за все это время Йовин не получила от Арагорна ни единой весточки. Ну что ж, мало ли какие бывают обстоятельства... Если она и пришла уже к определенным выводам, то держала их при себе, и поведение ее не изменилось ни на йоту; единственное — перестала, как в первые дни, спрашивать у Берегонда, нет ли чего нового из Минас-Тирита. И еще Фарамиру показалось, будто ее удивительные, серые в зелень, глаза сменили оттенок на более холодный — голубоватый; впрочем, это уж было бы совершеннейшей мистикой. К принцу девушка относилась с искренней теплотой и симпатией, однако возникшую между ними душевную близость она с самого начала обратила в дружбу, напрочь исключающую что-либо иное, и тот принужден был подчиниться.

...Они как раз сидели за обеденным столом в неуютном из-за своих размеров Рыцарском зале форта, когда в дверях возник гондорский лейтенант в запыленном плаще, сопровождаемый несколькими солдатами. Фарамир первым делом предложил гонцу вина с олениной, но тот лишь отрицательно качнул головой. Дело настолько спешное, что он лишь сменит коней и поскачет обратно. У него именное повеление: забрать находящуюся в Эмин-Арнене Йовин (та, не сдерживаясь более, подалась вперед, и сияющее лицо ее, казалось, рассеяло сумрак зала), коию надлежит эскортировать в Эдорас, ко двору короля Йомера.

Дальше шли какие-то минас-тиритские новости, из которых сознание Фарамира выудило лишь незнакомое ему доселе имя — Арвен. Арвен... Звучит как гулкий удар гонга; интересно знать, мельком подумалось ему, начало какого поединка этот гонг возвещает... Принц поднял взор на Йовин, и сердце его сжалось: перед ним была бескровная маска боли с глазами на пол-лица — ребенок, которого сперва обманули, подло и безжалостно, а теперь еще хотят выставить на всеобщее посмешище.

Впрочем, это проявление слабости длилось лишь мгновение. Кровь шести поколений степных витязей взяла свое: сестра короля Роханской Марки не вправе вести себя как дочка мельника, соблазненная владетельным сеньором. С очаровательной улыбкой (тепла, правда, в той улыбке было как в лунном свете, заливающем снежный перевал в Белых горах) Йовин поведала лейтенанту, что полученный им приказ весьма странен: ведь она не подданная человека, называющего себя королем Гондора и Арнора. В любом случае они сейчас находятся вне пределов Воссоединенного Королевства, так что, если князь Итилиенский (кивок в сторону Фарамира) не возражает против ее присутствия, она, пожалуй, погостила бы здесь еще.

Князь Итилиенский, понятное дело, не возражал, и его во всей этой ситуации по-настоящему печалило лишь одно. Он безоружен, и если люди Арагорна имеют предписание в случае нужды увезти девушку силой, драться ему сейчас предстоит тем самым кинжалом, которым он только что разделывал оленью лопатку — воистину достойный конец последнего представителя злополучной Анарионской династии. Что ж, по крайней мере стиль этого трагифарса будет выдержан до самого финала... Тут принц зачем-то перевел взгляд на стоящего справа от стола Берегонда и вздрогнул от изумления. Капитан неузнаваемо преобразился — взгляд его обрел былую твердость, а рука привычно покоилась на рукояти меча.

Им обоим не требовалось слов: старый воин сделал свой выбор и готов был умереть рядом с Фарамиром.

А вот офицер явно растерялся: применение оружия против августейших особ в его инструкции, надо думать, оговорено не было. Йовин между тем снова улыбнулась ему — на сей раз и вправду обворожительно — и твердо взяла инициативу в свои руки:

— Боюсь, вам все же придется задержаться, лейтенант. Отведайте оленины — она сегодня и вправду превосходна. Ваши солдаты тоже, вероятно, нуждаются в отдыхе. Гунт! — Это дворецкому. — Проводите людей короля и покормите их хорошенько — они с дороги. Да, и распорядитесь насчет бани!

У Йовин еще достало сил досидеть до конца обеда и даже поддерживать беседу («Передайте, пожалуйста, соль... Благодарю вас... А что слыхать из Мордора, лейтенант? Мы ведь в нашей глуши совсем оторвались от жизни...»), однако было ясно как день — она держится на последнем пределе. Глядя на нее, Фарамир вспомнил виденное им однажды перекаленное стекло: по виду — стекляшка как стекляшка, а щелкни по ней ногтем — разлетится в мельчайшие брызги.

Той ночью он, разумеется, не спал; сидел за столом у ночника, тщетно ломая голову — можно ли тут хоть чем-нибудь помочь? Принц превосходно разбирался в философии, вполне прилично — в военном деле и в искусстве разведки, но вот в тайнах женской души он, по совести говоря, ориентировался весьма слабо. Так что когда дверь его комнаты распахнулась без стука и на пороге возникла прозрачно-бледная Йовин — босиком и в ночной рубашке, — он пришел в совершеннейшую растерянность. Та, однако, уже шагнула внутрь — отрешенно, как сомнамбула; рубашка соскользнула к ногам девушки, и она приказала, вскинув голову и низко-низко опустив ресницы:

— Возьмите меня, принц! Ну же!!

Он подхватил на руки это легонькое тело — о черт, да у нее же нервный озноб, зуб на зуб не попадает! — и, перенеся ее на свое ложе, укрыл парой теплых плащей... Что там еще есть? Пошарил вокруг глазами — ага! Фляга с эльфийским вином — то, что надо.

— Ну-ка, выпей! Сейчас согреешься...

— А вы не хотите согреть меня как-нибудь иначе? — Она не открывала глаз, и тело ее, вытянутое в струнку, продолжала колотить крупная дрожь.

— Только не сейчас. Ты же возненавидишь меня на всю оставшуюся жизнь — и поделом.

И тогда она безошибочно поняла — можно; наконец-то можно... И, не заботясь более ни о чем, разревелась, как в далеком-далеком детстве, а он прижимал к груди это дрожащее и всхлипывающее, бесконечно дорогое существо и шептал ей на ухо какие-то слова — он и сам не помнил какие, да и не имели они никакого значения, и губы его были солоны от ее слез. А когда она выплакала до дна всю эту боль и мерзость, то спряталась обратно в норку под плащами, завладела его рукою и тихо попросила: «Расскажи мне что-нибудь... хорошее». И тогда он стал читать ей стихи, лучшие изо всех, что знал. И всякий раз, стоило ему остановиться, она стискивала его ладонь — как будто боялась потеряться в ночи, и произносила с непередаваемой детской интонацией: «Ну еще немножко! Пожалуйста!..»

Она уснула под утро, не выпуская его руки, так что он еще подождал, сидя на краешке ложа, пока сон ее не станет крепче, — и лишь тогда склонился над ней, осторожно коснувшись губами виска, а потом устроился в кресле... Глаза он открыл спустя пару часов от какого-то шороха, тут же услыхал сердитое: «Пожалуйста, отвернись!», а несколькими секундами погодя жалобное: «Слушай, дай мне чего-нибудь накинуть — не могу же я разгуливать средь бела дня в таком виде!» А уже стоя в дверях (на ней теперь был его охотничий камзол с подвернутыми рукавами), она вдруг вымолвила — тихо и очень серьезно: «Знаешь, те стихи... Это что-то необыкновенное, со мной никогда в жизни такого не бывало. Я приду к тебе сегодня вечером, и ты почитаешь мне еще что-нибудь, ладно?» Короче говоря, к тому времени, когда в Эдорас отправилось послание, в коем Фарамир справлялся у Йомера — не возражает ли тот против решения своей сестры Йовин стать княгиней Итилиенской, вечерние литературные чтения прочно вошли в их семейный обиход.