Юлия Горишняя - Слепой боец

Ящерицы грелись на солнце, а в траве шуршали полозы и змеи-яйцееды, которые иной раз ухитрялись пугать паломников до полусмерти, оттого что при опасности изображают из себя ядовитых щитомордников и даже точно так же трясут кончиком хвоста.

Иногда с Трона Модры, от своих душистых лугов и расщелин, спускались дикие козы, но они не показывались надолго, потому что Хозяин Горы, демон не из общительных, вскоре прогонял их назад.

Другие звери, циветты например, сделались — наоборот — прямо-таки людскими нахлебниками, только и знали, что воровать запасы съестного и лазить по помойкам поселка рядом с монастырем. Рассказывают еще о циветте-оборотне, которая поступила в монастырь и даже стала весьма почитаемым проповедником из служителей Свады. Но как-то раз, когда она говорила о благом в покоях государя страны Муррум на острове Джертад, случилось так, что из клетки вылетел один из золотистогорлых вьюрков государыни. Циветта забыла об Учении и прыгнула на него всеми четырьмя лапами сразу. Неизвестно, истинна эта история или нет — в хрониках она не упоминается. На острове Джертад показывали могилу этого вьюрка.

На полдороге от монастыря к первой из Долин Источников стояло одинокое молочайное дерево, разлапистое и похожее на подсвечник, особенно весною, когда оно цвело. Ему было очень много лет, и говорили, что оно было очень старым уже и тогда, когда первый настоятель беседовал здесь, под этим деревом, с Хозяином Горы, а потом принимал здесь же послов от Лий Йаса, царя Кайяны — это тот самый, который спустя некоторое время изгнал из своей столицы всех жрецов, кроме жрецов Чистого Огня, и отменил жертвоприношения горе Миоду. После этого дерево прожило еще полторы тысячи лет и погибло, когда через море, из Острова Среди Морей, сюда занесло стаю саранчи такую, что она объела весь остров Мону за один день. Еще рассказывают, что это случилось в день, когда на Атльинских полях решилась судьба Вирунгата.

Некоторые добавляют даже, что Дерево Настоятеля Баори умерло в тот самый миг, когда вечером того дня Айзраш Завоеватель велел поднести себе чашу сытного меда, выпил ее, не сходя с коня, и отер усы, а остатки из чаши вылил, наклонив ее, и земля Атльина впитала их, как и кровь.

— Дева, — сказал тогда Айзраш, хоть ЕЕ не было уже больше в небе. — Теперь ты довольна?!

А еще в тот день в храме из огня родилась саламандра, и, прежде чем ее сумели убить, она порушила многое и проломила часть внутренней стены. И по двум этим страшным знамениям тогдашний настоятель сразу понял, что случилось очень недоброе в мире.

Иногда добавляют, что саламандра в храме предвещала пожар Симоры.

Люди на острове Мона живут, начиная с того места, где было Дерево Настоятеля, и восточнее.

Вдоль всего северного берега в море стекают черные скалы — старинные потоки лавы, некогда изрыгнутые Троном Модры. Там, где на них осел тонкий слой земли, растет трава и порою даже деревья, больше молочайники, а птицы гнездятся везде, где могут. На этих скалах бывает очень помногу морских птиц, и, когда хрипуче каркает баклан, и вовсе можно подумать, что проплываешь мимо Трайнова фьорда. Одно время на галечниковых пляжах здесь поселялись морские львы с красивым седым мехом, но соседство с людьми оказалось слишком неуютным для них, и теперь только иногда можно увидеть, как они выбираются здесь на берег, заплывая с лежбищ на безлюдных островах Кайнумской гряды.

Проходя мимо скал Королевской Стоянки, с кораблей Оленьей Округи видели там спокойных птиц, а это значит, что на скалах не было даже наблюдателей, не то что дозорных отрядов.

Внешние полосы обороны пропускали их беспрепятственно. Остров казался обезлюдевшим. Не доверяя этому безлюдию, они обошли Мону кругом. На это ушел конец утреннего часа, весь первый дневной час и половина полуденного. Берега Моны были пусты. По восточной стене, нависшей над морем, ни одна из бойниц не осталась незанятой, ни через одну не просвечивало небо. Но поскольку ползущее ввысь солнце как раз в тот час делало кирпичные стены, подставленные ему, золотисто-розово-яркими, необычайно выпуклыми и с очень четкими, непроницаемыми черными тенями, большее трудно было рассмотреть.

Пристань разрушена была довольно основательно, — и, похоже, там случился пожар — удивляться нечему, вспоминая два штурма и то, что пристань у монастыря почти под боком. По морю вокруг Моны не плавало горелое масло. Но кое-где пленка его все еще блестела на камнях.

Они обходили остров по солнцу. Может быть, это получилось просто нечаянно. Впрочем, когда здесь прежде бывали северяне, наверняка бывали ведь и погребальные костры. Они шли так долго, что рассказ о достопримечательностях острова Мона, которым мы на это время занялись, мог бы быть намного длинней.

Долф Увалень, сидя на корме и очень спокойно перебирая пластины своего панциря (не для того, чтобы проверить крепления, которые давно проверены, а скорее для того, чтобы лишний раз протереть), сказал — они тогда шли вдоль западного берега Моны:

— Вот хотел бы я знать, как они это делают!

— Что делают? — спросил у него племянник.

После того как нынче на рассвете пришлось, перегнувшись через борт своей «змеи», крикнуть Сколтису: «Нет! И у меня не выходит тоже!» — Долф все еще чувствовал себя неуютно. Хотя с самого начала ничего другого от своих попыток он не ожидал, и никто ничего другого не ожидал. Если бы было иначе, можно бы было вообще не утруждать себя штурмом южных крепостей, а перетравить их защитников, и дело с концом. Ну да что тут поделать. Ведь эти люди дымным колдовством друг друга испокон веков охаживают, в таких вещах наловчились — куда уж нам. Попадая в южные моря, люди с севера тогда считали себя вправе убивать как угодно — хоть ночью, хоть спящих, хоть колдовством. Певцы их за это не хвалили, но и не хулили тоже. В самом деле, ведь там, на юге, живут вовсе не люди, потому что говорят на другом языке.

— Да ди-эрвой портят, вот что! — сказал Долф. Если бы ему объяснил кто-нибудь насчет пыли, что плавает в воздухе над монастырем, — пыли, которую удерживает здесь заклинание, но действию схожее на тот же ди-эрвой, — и из-за которой дурной воздух в дыме превращается в другой воздух, уже не отравный, — если бы ему объяснили все это, вряд ли оно б помогло. Да Долф — приблизительно — это и понимал. Южане тоже знают, в чем тут хитрость, а все-таки применяют эту хитрость друг для друга, стало быть, она и от знающего помогает. Он понимал это, и все равно испытывал интерес. Даже и не только практический. Это ведь бесит — когда натыкаешься на непонятное. Непонятное и потому неподвластное. Долф Увалень был спокойный человек и потому не бесился, а просто чувствовал себя неуютно.