Сергей Костин - Подопечный

Повелительница внимательно посмотрела на Клавдию, затем отошла в дальний угол комнаты, села за стол и стала рассеянно, как мне кажется, перелистывать желтые страницы древней книги. Это продолжалось довольно долго.

Я, признаться, истомился столбом стоять. Но предложить присесть никто не торопился.

Мустафа стойко вытянулся оловянным солдатиком, закатывал глаза, высовывал язык, корчил рожи. Во общем делал все возможное, чтобы я понял, как ему весело.

— Все это весьма занятно, — Повелительница соизволила подать голос. Но мне показалось, что не слишком то она повеселела за последнее время, — Он мне тоже говорил нечто подобное.

Любава встала, вновь подошла к Клавке, взяла ее подбородок кончиками пальцев, приподняла, заглянула в распахнутые глаза.

— Значит, любит, говоришь?

— Любит, любит, — слишком поспешно согласилась Клавка. А где ж ее любовь непомерная ко мне? Все они такие.

— Невероятно. Я не верю в это. Я ничего не помню. но… Я должна в это верить. Сны… Слова… Руки… Его руки…

Кто бы видел меня в эту минуту. Харя довольная, улыбка до ушей. Так и хотелось сорваться с места, распахнуть на всю ширь ручищи и закричать во весь голос: –" Вот он я! Здесь! "

И тут же мысль, страшная и глубоко въевшаяся, обожгла мозг. Я ведь пришел, чтобы убить ее. И это надо сделать. Иначе не будет ничего. Просто ничего.

Рука, подчиняясь каким-то внутренним приказам, сжала кожаный мешочек, вторая рука раскрылась, принимая пепел смерти, и я сделал шаг навстречу повелительнице.

Визг, самый обыкновенный женский визг, без всяких там прибамбасов, сотряс зал. Причем визжали обе, и Клавка, распахнувшая рот настолько, что было заметно, как вибрирует основание языка, и Любава, закрывшая рот ладонями.

Тело мое напряглось, пытаясь понять причину неожиданного переполоха. Потом я понял, что причина кроется в самом теле. Оно стало непослушным и неуправляемым. Застежки на одежде одновременно выстрелили, швы расползлись по сторонам, мышцы затрещали меняя форму и массу. Действие зелья заканчивалось. Я снова превращался в мужика.

В это время хранитель старательно ощупывал свое женское тело, пытаясь добиться того же. Но его изменение началось только тогда, когда я свалился на пол, сотрясаемый крупной дрожью. Ничего даром не дается. Тело принимало установленные природой формы и мстило за проявленную к нему грубость.

Очевидно, что ангел не испытал подобного восторга, так как почти сразу же подскочил ко мне, пытаясь всеми силами облегчить страдания друга. Бабы визжали не переставая, поэтому я, как только позволили силы, обратился вначале к ангелу:

— Двери…

Хранитель, сломя голову, бросился к дверям, защелкал многочисленными замками и засовами. И как раз во время. Глухие удары с той стороны еще раз подтвердили, что нюх у меня на всякого рода опасности еще тот.

Затем я повернул голову к Клавке и Любаве. Если хотите полного подчинения, никогда не пытайтесь переубедить женщину в неправильности того, что она делает.

— Заткнуться всем.

Я же говорил, что подействует. Только непонятно, почему Клавка так и не закрыла рот, а Любава осталась стоять с поднятыми к губам руками. Ну это по сравнению с концом мира, пустяки.

Я поднялся на ноги. Меня все еще пошатывало, но управляться с телом я мог. Сжав в кулаке пепел гвоздики, я двинулся к Любаве.

С этим надо кончать. Еще немного и я попросту сойду с ума. Тихо и незаметно. Я слишком долго шел к этому, чтобы в последний момент смалодушничать. Но даже сейчас, когда решимость перла из меня неудержимыми фонтаном, сила влюбленного сердца остановила меня в полушаге от Любавы.

Мы молча смотрели друг другу в глаза. Я видел, как меняется выражение глаз женщины, которую я любил. То проскальзывало подобие узнавания, то снова все застилала пелена страха за собственную жизнь.

Повелительница прекрасно понимала, что дни ее сочтены. И ничего не могла с этим поделать. Колдовство? Против меня? Она видела, кто я есть. И она понимала, что я приблизился к цели и ни за что не уступлю.

— Как заканчивалась твоя сказка, Странник… Василий? — говорили одни глаза.

— Он нашел ее, что бы никогда больше не отпускать.

— Они жили…

— Они жили долго и счастливо. И умерли в один день.

— Красивая сказка.

— Только потому, что она сказка.

— Ну, Васильич, давай! — краем глаза я заметил, как Мустафа налег на двери всем телом, пытаясь хоть как-то прикрыть расползающуюся от ударов по швам дверь.

Я глубоко вздохнул.

— Ты должна умереть.

Повелительница отпрянула назад.

— Но я не хочу… Я не знаю… Я же просто…

Я опустил глаза, взмахнул рукой и раскрыл ладонь, выпуская на волю смерть Повелительницы и Сердца Тьмы. И свою смерть. Потому, что я не смогу жить с сознанием того, что своими руками приговорил к смерти и привел в исполнении страшный приговор.

И Смерть пришла.

Пепел гвоздики серым облаком опустился на распущенные волосы повелительницы… Нет, сейчас она была просто Любавой, той девушкой, которую я всегда любил.

Воздух задрожал, где-то далеко послышался гром. Он приближался неимоверно быстро, заполняя собою все пространство.

Стены стали быстро покрываться бело-молочной пеленой. больше похожей на туман. Пол заходил под ногами. Потолок стал разваливаться на глазах, обрушивая на нас куски камней и дерева.

Клавдия, тщетно пыталась вырваться из своего плена, о чем-то умоляла, слезы коричневыми дорожками стекали по щекам и исчезали в поднимающемся от пола облаке пыли.

Мустафа уселся на пол и спокойно, лишь изредка смахивая с лица куски штукатурки, взирал на последние дни мира.

Любава… Любава таяла, словно Снегурочка от костра. Ее тело покрылось сначала мелкими пупырышками. Они превратились в набухшие почки, а потом потекли, заслоняя и скрывая ту, которая некогда была самой красивой женщиной на свете. Самой красивой и любимой.

Я рухнул на колени, поднял лицо навстречу обрушавшейся стихии и смог вымолвить только одно:

— За что?

Поднявшийся ураган разорвал мои слова на тысячи осколков, разметал их по белу свету, навеки похоронив самый потаенный их смысл. Чтобы потом, через несколько сотен тысяч веков какое-нибудь существо с красивой улыбкой и более счастливой судьбой, нежели у нас, нашел один из разбросанных кусков, посмотрел на него и улыбнулся — какая глупость. Какая великая глупость — эта любовь и долг.

Смех, знакомый и одновременно пугающий внутренней непостижимой злобой вывел меня из транса.

Я не узнал мир. Я не узнал себя.

Высоко в небе горел хоровод из шести маленьких солнц. Небо, полное прозрачных облаков удивляло своей голубизной и спокойствием. Разве еще не все?

Воспаленными, истекающими слезами глазами я осмотрелся.