Джек Данн - Книга драконов

А еще на бегу его посетило воспоминание. Из ниоткуда выплыла полная луна, и вместе с ней всплыло воспоминание. Он вспомнил свое пребывание в горячей материнской утробе и как он толкался там и пытался кричать, не осознавая, что делает. Наверное, он хотел родиться, просился наружу.

А потом — холодное дыхание, как удар. Только холод не показался ему ужасающим. И не испугал его.

Воспоминание привело за собой мысль. Он подумал, что, похоже, своим криком требовал холода, звал его, и это именно холод позволил ему родиться, а без него он бы, скорее всего, умер, потому что женщина, носившая его в животе, не сумела бы его произвести на свет, она была для этого слишком слаба.

За памятью и мыслью последовало размышление.

Анлут задумался о своем длинном остром ноже, о верном копье, о собственной исполинской силе. О своем героизме и о судьбе.

Как раз в это время местность стала меняться, впереди показались горы, покрытые снегом и льдом, и дракон скрылся за ними.

Исчез.

Льды пересекала тень, и отбрасывало ее вовсе не плечо горы, которое поспешно огибал Анлут. Луна клонилась к закату. Она пылала, точно бледный древний рубин, вися над вздыбленным гребнем дракона. Тот сидел почти по-волчьи, вытянув передние лапы и глядя на Анлута человеческими глазами. Вблизи эти глаза казались особенно огромными. А чешуйчатые когтистые передние лапы приминали снег едва ли на расстоянии тридцати футов.

Между любыми двумя отливающими сталью когтями свободно прошла бы ладонь.

Было ясно, что дракон увидел Анлута. И теперь взирал на него.

Сам Анлут взирал на дракона.

Вот он, Улкиокет. Зима. Враг.

Герой чувствовал, что противник наблюдает за ним, думает, что-то прикидывает. И даже, может быть, вспоминает. Вспоминает других людей, подмеченных в самые мгновения убийства.

Анлут ждал.

Но ждал и Улкиокет. Не исключено, что он с самого начала засел здесь, поджидая пришельца.

Анлут поднял нож и копье, показывая Улкиокету, с какой целью пришел. После чего запел. Голос у него был скудный, с металлическим отзвуком. Он пел одну из стариннейших песен племени. О зиме и о постоянной войне, что вел против нее человек. Если у дракона есть хоть малейшие сомнения насчет того, зачем Анлут пришел сюда, пусть он во всем доподлинно убедится. Таким образом Анлут оказывал ему честь.

Пока длилась песня, дракон сидел неподвижно и, казалось, внимал.

Ветер подпевал Анлуту то высоким посвистом, то тихим рокотом барабана.

Когда Анлут довершил песню, звезды начали редеть в небесах, а луна превратилась в медную кляксу. Гигантская тень покрывала все видимое. Улкиокет казался искристо-черным, а сам Анлут — сумеречно-серым.

Потом мир заполнила тишина.

И вот дракон поднялся на ноги. Да, наверное, его громадная голова все-таки царапало небо, ибо звезды вдруг все как одна сдвинулись с места и посыпались вниз, беззвучно шипя и угасая на лету.

Анлут увидел, как расширились бока дракона — громадные меха легких втягивали воздух, производя единственный звук в наступившем беззвучии. Улкиокет набирал воздух, чтобы вскорости обрушить на героя морозный заряд. Тот, что мгновенно убивал всех живых существ, замораживал и погребал — только не под камнями, а во льду.

Гадал ли Анлут, сможет ли он ему противостоять? Он, сам родившийся от такого же леденящего дуновения?

Нет, не гадал. Правильнее сказать — ему это и в голову не пришло.

Он следил за действиями Улкиокета в немом изумлении, граничившим с религиозным благоговением.

Потом был момент неподвижности, когда дракон до отказа наполнил легкие воздухом.

А затем…

Улкиокет выдохнул.

Это не имело ничего общего с бураном или самой свирепой пургой. Не напоминало хватку зимнего моря или оскал трещины, из которой недавно выбирался Анлут. Нет-нет!

Дуновение прошло над головой Анлута и насквозь пронизало его. И кожу, и внутренности. Оно опьянило и обожгло ему ноздри, проникло в легкие и желудок, вошло в кровь. Его одежда тотчас обратилась в стекло и, обретя хрупкость, осыпалась, точно звезды, сметенные с неба гребнем дракона. Его копье обросло толщей льда и сразу сломалось, а нож… нож расплавился, словно заново угодив в плавильную печь. Лезвие скрутилось винтом, и капли металла вмерзли в новые — ледяные — ножны.

Самого же Анлута переполнил такой восторг, что из груди вырвался крик. Ему не потребовалось усилий, чтобы подать голос. Или вскинуть руки. И когда в безлунной темноте он пустился в радостный пляс, его тело вполне повиновалось ему. Он смеялся и прыгал перед самым носом у ледяного дракона. Тот наблюдал за ним, сидя с вытянутыми лапами, только чуть опустил голову на длинной шее — возможно, чтобы лучше рассмотреть его.

И вот наконец Анлут бросился вперед и вскочил, балансируя, на переднюю лапу Улкиокета. Он стоял на ней, нагой, смеющийся, и ветер нес его белые волосы, а потом задрал голову и крикнул в мудрое, спокойное драконье лицо с человеческими глазами:

— Это ты создал меня! Породив меня, ты породил свою смерть! Вот он я, и убить меня ты бессилен! Теперь мне осталось лишь найти способ уничтожить тебя, Улкиокет. Дохни на меня еще, дракон, мне понравилось! Мне твой лед — что огонь очага! Он греет меня!

Чуть погодя дракон шевельнулся. Анлут, словно по договоренности с ним, спрыгнул с его лапы. Никак не ответив ему, дракон встал.

Анлут поднял глаза, оценивая вблизи всю его мощь. Небо к тому времени совсем почернело, звезды уходили за горизонт. Без всякого предупреждения Улкиокет повернулся и возобновил свое шествие по миру. Всего пятьдесят ударов сердца — и он уже вскарабкался высоко-высоко к ледяным пикам. А еще через тридцать — Анлут уже следовал за ним своей неутомимой, пожирающей расстояние рысцой.

Голый, босоногий, безоружный, а теперь еще и неспящий, герой гнался за драконом. Ночь успела превратиться в день, потом солнце зашло — и так раз за разом без конца…

Теперь Анлуту совсем не о чем было размышлять, разве что подыскивать способ разделаться с Улкиокетом. Само по себе бесконечное путешествие без одежды и укрытия нисколько не смущало его. Должно быть, прежде он носил одежду и оружие, лишь бездумно следуя обычаю, — еще одна людская наука, на поверку оказавшаяся для него бесполезной. Не нуждался он теперь и в еде; это отдаленно удивило его, когда он вспомнил.

Ничто теперь не имело значения — только погоня. Погоня! И еще найти бы какое-нибудь оружие, способное выдержать ледяное дуновение, и пробить чешуи дракона!