Элеонора Кременская - Воины Сатаны

Он был тих и незаметен, по большому счету кто из нас без отклонений? Но именно он, болезненно прилип душой к своему внуку и физически не смог более переносить того, что внук принадлежит не ему. Внук больше не цеплялся доверчиво маленькой ладошкой за его руку, не приставал с просьбами почитать сказку, не забирался на колени послушать занимательные истории, которые дед черпал, как правило, из газет и журналов. Он был занят двумя людьми, занят настолько, что дед их возненавидел. Он не мог видеть ни Кристины, ни Роберта и каждый раз засыпая, отчетливо представлял себе их похороны. Он прямо-таки видел, как Кристину, эту маленькую легкую девочку с умными глазками положат в маленький гробик и закопают, а сверху положат венок, украшенный траурными ленточками. Ну, а тело Роберта сожгут, прах засыплют в маленькую урну и под небольшой плитой с краткой его биографией, на воинском кладбище, он упокоится навеки и не будет больше мозолить глаза своими странными полетами над кроватью...

Но Кристина с Робертом жили, как жили, а ненависть жгла и требовала выхода. Дед Марка раздражался все больше и больше, о, если бы он был способен убить этих двоих, он так бы и сделал, но он способен был только наблюдать за ними в телескоп, бессильно скрежеща зубами на их улыбки.

И в один день дед сорвался, как любой такой больной он и сам не ожидал, что выкинет нечто подобное. Он переходил на красный свет светофора. Забылся, весь проникшись в свои мечты о похоронах Роберта и уже ясно слыша военный оркестр, который печально дудит в трубы. И тут к деду подскочил взбешенный дорожный полицай. Дернул его за рукав и, требуя понимания, затыкал жезлом в светофор. Дед разобрал только, что надо было бы переходить на зеленый сигнал светофора, а он перешел на красный, но уже откуда-то нахлынула на него удушающая волна ярости, и не помня себя, дед выхватил у полицая полосатую палку-жезл. С огромной силой сумасшедшего он обрушил эту палку на голову полицая и убил его на месте. Напарник полицая медленно соображая поводил еще глазами, выбираясь из патрульной машины, а на взбесившегося деда нахлынула толпа, которая все видела, стоя на тротуаре. Дед сопротивлялся и брызгал слюной, вдесятером, едва-едва, самые сильные мужики из толпы прохожих повалили его на асфальт и принялись скручивать, но он извивался, как червяк и все норовил выскользнуть из цепких пальцев державших его людей. Ничего не соображая, он пинал и бил своих мучителей, а те, задыхаясь и выбиваясь из сил, вязали его всем, чем ни попадя, снимали с себя ремни брюк. Женщины вокруг выли и стенали, так была страшна вся эта сцена. Убитый полицай в луже крови, выплывающей бесконечными струйками из разбитой головы, лежал на асфальте неподвижно. Сила удара нанесенного рукой сумасшедшего была такова, что у несчастного раскололся череп.

Деда увезли в специальную больницу закрытого типа для сумасшедших.

И только спустя несколько дней Марк, после случившегося, войдя в комнату деда, в которую не входил уже давным-давно, обнаружил на подоконнике фотографии, которые дед наделал старой «мыльницей». На фотографиях были изображения Роберта и Кристины. На каждом красовалась нарисованная черным маркером мишень и красные поражения, как бы от пуль, в груди у каждого. Марк, застыв, смотрел на это, не понимая, как же это? Трудно осознавая своим, в принципе, детским и еще очень чистым разумом, что такое вообще возможно...

Рыжий кот Марка был с характером.

Проснувшись, в пять утра Мишка, так звали кота, первым делом шел будить Марка.

И Марку снилось, что он, оседлав здоровенный мешок с кормом, жадно ест, сухие подушечки трещат у него за ушами, а кот жалобно следит за каждою горстью, которую он отправляет себе в рот. Марк, не вынеся скорби кота делал широкий жест рукой и обрадованный Мишка взлетал на мешок, весь погружаясь в корм, счастливый ел и ел...

Марк просыпался и хватался за тапку, угрожая. Кот, до того не сводивший с него пристального взгляда, тут же поспешно покидал комнату мальчика.

Впрочем, мать ему всегда поддавалась. Марк слышал, как буквально через минуту кошачьего гипноза, мать просыпалась, тащилась на кухню, насыпала ему в одну миску корм, освежала воду в другой и все это с прибаутками о бедном оголодавшем котенке.

Мать у Марка любила пожалеть. Она была добра ко всем. Это была полная тридцатипятилетняя женщина с очень приятным лицом, своими манерами она всем напоминала этакую добрую бабушку. Прибираясь в доме, она всегда что-нибудь напевала и ее голос удивительно нежный, совершенно очаровывал кота, и он неотступно следовал за нею повсюду.

Она его не понимала и только смеялась на его неуклюжие попытки привлечь ее внимание. Он специально прыгал на веник и, обхватывая его лапами, пытался на нем удержаться, когда она подметала пол в квартире. Также он ездил на швабре с мокрой тряпкой, пока мать не стряхивала его, ласково журя за шалости.

Но, когда она, оставив вязание, смотрела что-нибудь захватывающее по телевизору, кот обязательно забирался к ней на руки. И обретал долгожданное счастье, все чего он добивался от нее, а она не могла отказать ему в этом простом удовольствии.

Мать укладывала кота наподобие грудного младенца и, поместив так, начинала укачивать. Мишка был доволен. Под мерное покачивание он довольно скоро засыпал и сопел громко, без притворства, уткнувшись носом в ее полную грудь, видя сны и расслабившись до уровня тряпичной куклы.

Мать он любил и боготворил, часто выражал ей свою признательность, подходил и лизал шершавым языком ей руки, а когда она отнекивалась и отстраняла его, он находил способ обязательно лизнуть ее в ногу.

Он всегда встречал ее у входной двери, а она, не понимая его, думала, что он ждет только вкусненького и шла торопливо наливать в блюдечко ему клубничный йогурт, лакомство, которое он понимал превыше всего и разгружая сумки, говорила ему о том, что он слишком много ест.

Животные почти не умеют лгать. И Мишка был явным тому подтверждением. Выражением глаз и морды, своими поступками, он бессчетное количество раз высказывал свою безграничную преданность матери Марка и восхищение ею.

Марку много раз казалось, что кот даже голос изменял, мяукая с нею. Мать ворковала ему о чем-то, о своих каких-то делах, а кот отвечал ей преувеличенно мягко и певуче мурлыкая.

Отца кот не замечал. Он был для него нечто вроде мебели или скорее удобного кресла. После работы отец, плотно поужинав, обычно располагался на диване и Мишка тотчас же забирался ему на живот. Отец, недовольно что-то пробурчав, все-таки, не сталкивал Мишку прочь, а позволял расположиться. И оба, поглядев немного вокруг сонными глазами, крепко засыпали. Впрочем, происходило это каждодневное шоу с вариациями. То отец смотрел некоторое время новости по телевизору и естественно ругался, размахивал руками и из положения, лежа, вконец рассердившись, немедленно садился, а кот шипел на него недовольно, шерсть у него вставала дыбом и он, распушив хвост, уходил восвояси, забираясь с головою под покрывало на кровати у Марка. То отец шуршал газетой и читал, иногда находя интересные места, громко, с выражениями и смехом, адресуясь в основном матери, которая с кухни плохо слышала, отцу приходилось орать и кот негодуя на такое отношение к его персоне, видимо, в его глазах, весьма уважаемой, опять-таки слетал с колышущегося живота отца, выгибал спину дугой и вообще выражал всем своим видом негодование и презрение. В глазах у него читалось возмущение и недоумение, как же это может такое быть, чтобы ему, удобно устроившемуся на толстом теплом животе, не давали спать и кто? Мебель!