Бернхард Хеннен - Битва королей. Огонь эльфов

В любую другую ночь он легко выдержал бы послушание по несению стражи у ворот. Да, он, возможно, даже радовался бы сиянию звезд и наслаждался тишиной. Но сегодня все было иначе. В рефугиуме царило волнение, как в пчелином улье перед вылетом молодой матки. Все по мере сил старались превратить благодарственную мессу в незабываемое событие. В святая святых несли целые связки свечей, чтобы в пещере стало светло, как днем. Совсем недавно сестры по ордену пели в саду, упражняясь для мессы. Мариотта была солисткой их небольшого женского хора. Голос ее был настолько красив, что сердце щемило при звуках ее пения. Но сестры ушли, и Гвидо чувствовал себя более одиноким, чем если бы был единственным человеком в этой суровой гористой местности.

Где-то по ту сторону высоких стен из бутового камня, окружавших территорию рефугиума, раздался крик сыча. В желобах на крыше негромко шептал ветер.

В узкой комнатке привратника сохранилось тепло весеннего дня. Несмотря на то что ночами было ощутимо прохладно, находиться здесь было приятно. Гвидо то и дело выглядывал в узкое зарешеченное окно, обращенное на крутую тропу, ведущую к воротам рефугиума. Конечно, там никого не было. Лишь немногие путешественники забредали в эту часть гор. Приход гостя в столь поздний час к воротами просьбой, чтобы его впустили, был более чем невероятен. Гвидо жил в Моне Габино уже пять лет и не мог припомнить, чтобы за все это время кто-то явился около полуночи.

От главного здания отделилась тень. Кто-то широким шагом поспешно приближался к сторожке привратника. Лунный луч осветил лысину аббата, сгладил его изуродованные черты.

Гвидо сердито засопел. Этого можно было ожидать: уродливый ворон еще заглянет и проверит, как миниатюрист выполняет свои обязанности.

— Я сторожу ворота, как ты приказал! — крикнул он, нарочно подражая поведению воина, которого отрядили на ночное дежурство.

Люсьен жестом приказал брату замолчать.

— Не время для шуток, Гвидо. Приход Жюля открыл мне глаза на мои грехи. Забудь обо всей своей работе, поскольку с завтрашнего дня ты снова будешь работать над житием святого Гийома. Я молчу все эти годы, с тех пор как нашел путь к Тьюреду. Но было бы неправильно основывать истину лишь на воспоминаниях ребенка. Как бы сильно я ни ценил брата Жюля, который, конечно, свершил великие деяния для Церкви, я не могу больше терпеть, чтобы его история о смерти святого Гийома рассматривалась как единственно верная.

Аббат провел пальцами по уродливому шраму.

— Я знаю большинство историй, которые вы распространяете обо мне. Правда гораздо страшнее всего, что вы можете представить. Эту рану нанес мне фьордландец с бородой рыжей, будто пламя, и то, что я пережил удар его секиры, — по-истине чудо. До сих пор я вижу этого парня в кошмарных снах. И как ни стыдно мне, я вынужден признать, что именно тот язычник сражался за Тьюреда, а не я.

Внезапное признание аббата удивило Гвидо. Что можно было неправильно истолковать в истории брата Жюля?

— Что случилось в день, когда умер Гийом?

Люсьен затравленно огляделся по сторонам, будто опасаясь, что его подслушают.

— Я входил в число бычьеголовых воинов Кабецана, которые пришли в Анисканс, Гвидо. Мы должны были забрать Гийома, поскольку бог наслал на нашего короля ужасную болезнь. Забудь все, что, как тебе кажется, ты знаешь об этом дне. Я был свидетелем событий. Не эльфы убили святого. — Аббат запнулся. — Я был в числе убийц. Каждую ночь расплачиваюсь я за то кровавое злодеяние. Завтра я все расскажу тебе. Мы должны очистить Церковь от неправды. Гийом — наш самый выдающийся святой. Мы должны отмыть легенды о его смерти от басен, в противном случае могут произойти ужасные вещи, Гвидо. Ничто, основанное на лжи, не может дать хороших плодов. Каждый раз, вознося молитвы, я опасаюсь, что меня поразит гром с ясного неба, поскольку я терплю ложь. Я пришел к Тьюреду грешником и все эти годы не отваживался возразить братьям по ордену, когда речь заходила о святом Гийоме. А что я должен был сказать? Вы ошибаетесь, братья?! Мне лучше знать, ибо я был среди тех, кто убил святого?! Я могу понять, что Жюль, будучи ребенком, запомнил другую историю. Правда слишком ужасна! И каждый раз, встречаясь с Жюлем, я опасаюсь, что он может узнать меня. Я откроюсь ему сегодня после мессы. А завтра ты запишешь для меня то, что действительно случилось в Анискансе.

— Почему ты выбрал меня, чтобы рассказать все это? — запинаясь, спросил Гвидо. Мысль о масштабах лжи, опутавших Церковь, лишила его дара речи.

— Потому что у тебя ясный ум. Потому что ты споришь со мной, поскольку считаешь, что я не прав. И потому что у тебя получаются такие чудесные рукописи. Истина должна быть записана на тончайшем пергаменте, без ошибок, почерком без закорючек. Я хочу, чтобы мы создали книгу, такую чудесную и безупречную, словно ее написали ангелы. Тогда никто не усомнится в словах. Ибо, поверь мне, ложь стала настолько могущественной, что будет тяжело убить ее. Молись, Гвидо. Очисти свою душу так, как я сделаю сейчас, во время мессы. — Он обхватил правую руку Гвидо обеими руками, крепко сжал ее и улыбнулся своей жутковатой улыбкой. — Завтра мы станем мятежниками и поборниками правды, Гвидо. Наши души пройдут сквозь очистительный огонь, с них сойдет весь жир, накопленный леностью мнимой веры. Верующие должны узнать, что эльфы — светлые существа, а вовсе не порождения тьмы, не демоны, как на тех картинах, что ты создаешь.

Художник ответил на рукопожатие.

— Мои перья станут твоим мечом, брат аббат. — Гвидо чувствовал себя несколько смущенным. Истина изменялась быстрее, чем способен был осознать его рассудок. Еще миг назад эльфы были воплощением зла, а теперь Люсьен назвал их светлыми существами.

Аббат улыбнулся ему изуродованными губами.

— Я рассчитываю на тебя, брат Гвидо. — И с этими словами он удалился.

Художник выдохнул, пытаясь упорядочить мысли. Стояла звенящая тишина. Казалось, ночь затаила дыхание. Наступит новая эра. Гвидо попытался представить, как изменится мир, когда они понесут верующим новую правду. Миниатюрист представлял себя пламенным проповедником на больших рыночных площадях, когда одна-единственная желчная мысль лишила его всех иллюзий. Откуда он вообще знает, что Люсьен говорит правду? Допустим, аббат часто вел себя странновато, и его история, похоже, объясняет это. Но действительно ли это истина? Зачем Жюлю лгать? Только потому, что тогда, когда Гийом стал мучеником, Бродяга был еще ребенком и не смог верно осознать события, свидетелем которых стал?

Гвидо поднял голову к небесному своду и почувствовал себя потерянным. Возникло ощущение, что его вот-вот затянет в темноту, что он навеки потеряется в ее просторах. Его душа была словно корабль, потерявший курс в бушующем море.