Стивен Эриксон - Увечный бог

Она была устрашена. Она кипела негодованием. Правосудие пылало в ней, и пламя разгоралось день ото дня, пока гнусное сердце Скованного источало нескончаемые струи крови. Осталось двенадцать Чистых, питающихся кровью. Двенадцать. Возможно, есть и еще, затерянные в далеких странах... но она ничего о таких не знает. Нет, лишь эти двенадцать станут ликами грядущей бури, а она... она, самая значительная, будет в безветренном центре бури.

Ей дали имя ради этой цели. Так давно назад... Но Форкрул Ассейлы отличаются терпеливостью. Хотя терпеливость - лишь еще одна утраченная добродетель.

Влача костяные цепи, Тишина брела по равнине, и дневной свет умирал за ее спиной.

- Бог подвел нас.

Дрожа и чувствуя тошноту - нечто чуждое, холодное, проклятое плыло по его венам - Арапал Горн сжал челюсти, не позволяя вырваться резкому ответу. "Эта месть древнее любой причины, что ты пытаешься придумать. Сколько не повторяй одни и те же слова, Сын Света, ложь и безумие открываются цветами под солнцем. Я вижу перед собой лишь тусклые багровые поля, простершиеся во все стороны".

Это была не их битва, не их война. "Кто изобрел закон, будто сын обязан подхватывать отцовский меч? Ах, дорогой Отец, неужели ты действительно желал такого? Разве она не покинула консорта, выйдя за тебя? Разве ты не вел нас к миру? Разве не ты сказал, что мы, дети, должны слиться воедино под новым небом вашего брака?

Какое преступление пробудило нас к такому?

Не могу припомнить".

- Ты чувствуешь ее, Арапал? Силу?

- Чувствую, Кадагар. - Они отошли от прочих, но не столь далеко, чтобы не слышать криков мучительной боли, рычания Гончих, не ощущать спинами проплывающих над ломаными скалами леденящих порывов призрачного ветра. Перед ними вздымался адский барьер. Стена плененных душ. Вечно бьющая волна отчаяния. Он смотрел через мутную завесу на разинутые рты, видел тоскливый ужас в глазах. "Вы ведь ничем не отличались от нас? Неловко обращались с наследием, тяжелое лезвие выкручивало руки.

Почему мы должны платить за чью-то злобу?"

- Что тебя так тревожит, Арапал?

- Мы не можем знать причин отсутствия бога, Лорд. Боюсь, говорить о его неудаче - слишком большая дерзость.

Кадагар Фант молчал.

Арапал закрыл глаза. Не нужно было и начинать. "Ничему я не учусь. Он пришел к власти по кровавому пути, лужи в грязи все еще блестят багрянцем. Воздух словно боится присутствия Кадагара. Цветы содрогаются на незримых ветрах. Он опасен, ох как опасен".

- Жрецы говорят о самозванцах и обманщиках, Арапал. - Тон Кадагара был ровным, лишенным эмоций. Так он говорит, когда гневается. - Какой бог позволил бы? Мы брошены. Тропа перед нами не принадлежит никому, лишь нам выбирать.

"Нам. Да, ты говоришь за всех, а мы ежимся, страшась своих открытий". - Простите меня за эти речи, Лорд. Мне плохо... вкус...

- Выбора у нас не было, Арапал. Тебя мучит горький вкус его боли. Пройдет. - Кадагар улыбнулся и похлопал его по спине. - Понимаю мгновенную слабость. Мы забудем твои сомнения, да? И больше никогда не будем о них говорить. Мы же друзья, в конце концов; я крайне огорчусь, если придется объявить тебя предателем. Восхождение на Белую Стену... я рыдал бы, друг, стоя на коленях. Если...

Спазм чуждой ярости охватил Арапала. Он задрожал. "Бездна! Грива Хаоса, я чувствую тебя!" - Повелевайте моей жизнью, Владыка.

- Лорд Света!

Арапал и Кадагар повернулись.

Кровь струилась изо рта подошедшего к ним Ипарта Эруле; широко распахнутые глаза вцепились в Кадагара. - Мой Лорд, Уандал, пивший последним, только что умер. Он... ОН РУКАМИ РАЗОРВАЛ СЕБЕ ГОРЛО!

- Значит, дело сделано, - отозвался Кадагар. - Сколько?

Ипарт облизал губы, вздрогнув от привкуса, и сказал: - Вы Первый среди Тринадцати, Лорд.

Улыбнувшись, Кадагар прошел мимо Ипарта. - Кессобан еще дышит?

- Да. Но говорят, что кровь может течь сотни лет...

- Однако кровь стала отныне ядом, - кивнул Кадагар. - Рана должна быть свежей, сила чистой. Тринадцать, говоришь. Превосходно.

Арапал смотрел на прибитого к склону холма дракона. Громадные копья, пригвоздившие его к земле, стали черными от крови и мяса. Он мог ощутить расходящуюся волнами боль Элайнта. Снова и снова тот пытался поднять голову, сверкая глазами и щелкая пастью, но ловушка оказалась прочной. Четыре выживших Гончих Света кружили в стороне, подняв шерсть и не сводя с дракона глаз. Арапал видел их и содрогался. "Еще одна безумная игра. Еще одна горькая неудача. Лорд Света Кадагар Фант, с внешним миром ты плоховато управляешься!"

За страшным местом, перед ликом вертикального океана лишенных смерти душ нелепой насмешкой высилась Белая Стена, скрывшая жалкие остатки Города Лиосан, Саренаса. По ней шли тонкие темные полосы, начинавшиеся ниже некоторых из множества бойниц. Все, что остается от братьев и сестер, обвиненных в измене - сухие трупы, а под ними следы крови и прочих жидкостей, запятнавших алебастр стены. "Вы сейчас рыдали бы, стоя на коленях, братья и сестры. Не правда ли?"

Ипарт спросил: - Владыка, мы так и оставим Элайнта?

- Нет. Я предлагаю нечто более подходящее. Собери остальных. Мы перетечем.

Арапал вздрогнул, но не обернулся. - Владыка...

- Отныне мы дети Кессобана, Арапал. Новый отец заменит того, что бросил нас. Оссерк мертв в наших глазах, и так будет всегда. Даже Отец Свет стоит на коленях, сломленный, слепой и бесполезный.

Арапал не сводил глаз с Кессобана. "Произноси такие богохульства достаточно часто, и они станут банальными. Потрясение угаснет. Боги теряют силу, а мы встаем наравне с ними" . Древний дракон плачет кровью, и ничего нет в его больших нездешних глазах, кроме гнева. "Наш отец. Твоя боль, твоя кровь - дары нам. Увы, других мы не понимаем". - А когда мы перетечем?

- Как же, Арапал? Мы разорвем Элайнта на части.

Он заранее предугадал ответ, но все же кивнул. "Наш отец.

Твоя боль, твоя кровь - дары нам. Славь наше рождение, Отче Кессобан, своей смертью. Увы, для тебя возврата не будет".

"У меня нет ничего для сделки. Что тебя сюда привело? Нет, сам вижу. Мой сломанный слуга не может странствовать далеко, даже в его снах. Изувечен, да - мои славные кости, моя плоть разбросаны по проклятому миру. Видел его стадо? Чем мог бы он благословлять? Как же - ничем, кроме нищеты и страдания; и все же толпы собираются, бормочущие и молящиеся толпы. О, некогда я взирал на них с презрением. Некогда я нежился в их мучениях, в их дурном выборе и горьком невезении. В их глупости.

Но никому не дано выбирать себе мозги. Они рождены такими, какими рождены. Всего лишь. Через слуг я гляжу им в глаза - когда осмеливаюсь - и они даруют мне взгляд, странный взгляд, взгляд, которого я долго не понимал. Голод, разумеется... но окруженный желанием. Но я Чуждый Бог. Я Скованный. Павший. Мое святое слово - боль.