Шарль Нодье - Трильби

— Объясните мне, Трильби, — сказала Джанни, стараясь оправиться от волнения. — Вы ведь, кажется, только что сказали или напомнили мне, что вам было запрещено говорить со мной и приближаться ко мне без моего разрешения. Таков и в самом деле был приказ монаха из Бальвы. Как же случилось, что сейчас вы в моей лодке, возле меня, и я знаю, что это вы, — а ведь я не позволяла вам приблизиться?

— Джанни, простите, что я повторяю вам эти слова, быть может вам нелегко было произнести это признание!.. Вы сказали, что любите меня!

— Искушение виной тому или слабость, заблуждение или жалость, я сказала это, — ответила Джанни, — но прежде, но до сих пор я думала, что лодка для вас так же недоступна, как и хижина…

— Я слишком хорошо это знаю. Сколько раз я безуспешно призывал ее! Ветер уносил мои жалобы, и вы их не слышали.

— Не понимаю, почему же тогда?..

— Я и сам не понимаю, — ответил Трильби, — если только, — продолжал он совсем уж робким и дрожащим голосом, — если только вы не доверили тайны, случайно открывшейся мне, какому-нибудь расположенному к вам сердцу, подлинному другу, который, если и не в силах был полностью отменить приговор, все же не отказался смягчить его…

— Никому, никому! — в ужасе воскликнула Джанни. — Я и сама не знала, сама не была уверена… Я думала о вас, ваше имя шептала, но только в тайных моих молитвах…

— Вашими тайными молитвами вы могли тронуть сердце, любившее меня, и если вы молились моему брату Коломбану, Коломбану Мак-Фарлан…

— Вашему брату Коломбану! Если я молилась ему… И это ваш брат! Боже милостивый, сжалься надо мной! Прости!.. Прости!..

— Да, у меня есть брат, Джанни, горячо любимый брат, он наслаждается созерцанием бога, и для него мое отсутствие — лишь тягостный срок печального и опасного странствия, из которого я почти наверное вернусь. Тысяча лет, проведенных на земле, — это только мгновение для тех, кто потом уже никогда не будет расставаться.

— Тысяча лет — это срок, назначенный вам Рональдом, если бы вы вернулись в хижину…

— А что такое тысяча лет самого сурового плена, что такое вечная смерть, вечная боль души, которую ты полюбишь, для существа, которое по особой милости провидения на несколько минут проникнет в тайны твоего сердца, для того, чьи глаза встретят отдающийся взгляд твоих глаз, увидят улыбку нежности на твоих губах! Ах! Даже небытие, даже ад со своими муками не страшны для счастливого грешника, чьи губы коснутся твоих губ, будут ласкать черные кольца твоих волос, прижиматься к твоим влажным от любви ресницам, — он сможет всегда среди бесконечных мук думать о том, что был миг, когда Джанни любила его! Можешь ли ты постигнуть эту бессмертную страсть? Разве так карает бог тех, кто действительно виновен перед ним? Но быть ввергнутым его могучей рукой в бездну отчаяния и сожалений, где все духи повторяют из века в век: «Нет, нет, Джанни не любила тебя!» Это ужасная мысль, Джанни, это беспросветное будущее! Взгляни, посмотри, подумай; моя судьба в твоих руках.

— Но вспомните, Трильби, ведь для исполнения ваших желаний необходимо согласие Дугала, и без него…

— Я все беру на себя, если твое сердце ответит на мои мольбы… О Джанни… на мои мольбы и надежды!..

— Вы забыли!..

— Я ничего не забыл!..

— Боже! — вскричала Джанни. — Ты не видишь!.. Ты не видишь… Ты погиб!..

— Я спасен… — ответил Трильби улыбаясь.

— Смотрите… смотрите… Дугал здесь, возле нас.

И в самом деле, обогнув маленький мыс, за которым на минуту скрылась остальная часть озера, лодка Джанни оказалась так близко от лодки Дугала, что, несмотря на темноту, он непременно заметил бы Трильби, если бы эльф не ринулся в волны как раз в тот миг, когда занятый ловлей рыбак бросал в них свои сети.

— Вот еще какая штука, — сказал он, вытаскивая и освобождая из их петель изящную шкатулку из какого-то драгоценного материала, по сверкающей белизне и нежному сиянию которого он догадался, что это слоновая кость, инкрустированная блестящим металлом и украшенная большими восточными карбункулами, сверкавшими ночью еще ярче. — Представь себе, Джанни, что с самого утра в мои сети идет чудесная голубая рыба, какой я еще никогда не ловил в этом озере; и, в довершение удачи, я только что вытащил клад; ведь если судить по весу этой шкатулки и по великолепию ее отделки, в ней лежит по меньшей мере корона короля островов или сокровища Соломона. Отнеси-ка ее скорей в хижину и сразу же возвращайся, чтобы ссыпать рыбу в наш береговой садок, — не надо пренебрегать и мелкими доходами; богатство же, посланное мне святым Коломбаном, никогда не заставит меня забыть о том, что я простой рыбак.

Лодочница долго не могла отдать себе отчет в своих чувствах. Ей казалось, что какое-то облако плавает у нее перед глазами и затемняет ее мысли или что она переносится от одной иллюзии к другой в каком-то тревожном сне, который так охватил и сковал ее, что она никак не может проснуться. Придя в хижину, она прежде всего осторожно поставила шкатулку, потом подошла к очагу, разгребла еще не остывшую золу и с удивлением увидела, что угли под ней горели ярко, как накануне праздника. Сверчок пел от радости на краю своего домашнего грота, и пламя так быстро подлетело к лампе, которую Джанни держала дрожащей рукой, что комната внезапно озарилась. Сначала Джанни подумала, что после долгого сна она видит наконец дневной свет, но дело было не в этом. Угли по-прежнему искрились, радостный сверчок по-прежнему пел, а таинственный ящичек все стоял на том месте, куда Джанни только что его поставила, и сверкал позолотой, цепочками из жемчуга и розетками из рубинов.

— Я не спала, — сказала Джанни. — Я не спала. Печальное сокровище! — продолжала она, присев к столу и уронив голову на клад, найденный Дугалом. — Зачем мне суетное богатство, запертое в этой шкатулке из слоновой кости? Неужели монахи Бальвы думают заплатить мне этой ценой за потерю несчастного Трильби? Ведь нет сомнения, он исчез под волнами, и мне нечем надеяться когда-нибудь увидеть его снова! Трильби, Трильби! — проговорила она со слезами… И вздох, долгий вздох послышался ей в ответ. Она посмотрела вокруг, прислушалась; она хотела убедиться, что это ей показалось. И в самом деле, вздохов больше не было.

— Трильби умер, — воскликнула она, — Трильби здесь нет! А впрочем, — добавила она злорадно, — зачем Дугалу этот ящичек, который нельзя отпереть, не сломав его? Кто откроет ему секрет волшебного замка, вероятно скрытого под этими изумрудами? Тут надо знать магические слова волшебника, сделавшего шкатулку, и продать душу какому-нибудь злому духу, чтобы проникнуть в эту тайну.

— Для этого нужно только любить Трильби и сказать ему, что ты его любишь, — ответил голос, исходивший из чудесного ящичка. — Навеки осужден, если ты откажешь, спасен навеки, если ты согласишься, — вот моя судьба, судьба, уготованная мне твоей любовью…