Роберт Говард - КОНАН: Рожденный битве

Арус поспешно склонился над арбалетом, но зарядить его не успел. Сильный пинок в живот опрокинул его на пол, где он скорчился, хрипя, с позеленевшим лицом. Конан ударил его пяткой по губам, и ночной сторож снова закричал от боли.

Вопль, от которого кровь застыла в жилах, донесся из той комнаты, куда Постумо швырнул секретаря. Через шелковые занавеси входа, шатаясь, выбрался Промеро. Его сотрясали рыдания, и слезы катились по бледному лицу, капая с дрожащих губ.

Все, пораженные, уставились на него: Конан с окровавленным мечом в руке; стражники с поднятыми пиками; Деметрио, который скорчился на полу, пытаясь остановить кровь, хлеставшую из раненого бедра; Дионус с рукой, прижатой к обрубку уха; Арус, который со стоном выплевывал выбитые зубы; даже Постумо прекратил завывать и обратил к нему уцелевший глаз.

Качаясь на ходу, Промеро добрался до коридора и рухнул перед ними на пол. Между раскатами дикого хохота совершенно обезумевший секретарь прохрипел:

— У бога длинная рука! Ха! Ха! Ха!

Он коротко, жутко содронyлся, замер и невидяще уставился в потолок.

— Мертв,— удивленно шепнул Дионус.

Забыв о своей боли и о варваре, стоявшем с окровавленным мечом совсем рядом, он склонился над трупом. Через некоторое время снова выпрямился, глаза его вылезли из орбит.

— Ни единой царапины. Митра!

Ужас охватил всех, и люди с воплями обратились в бегство. Стражники побросали пики и устроили давку в дверях, спеша вырваться наружу; не обошлось без увечий. Арус последовал за ними, а полуослепший Постумо ковылял следом и просил не бросать его. Он цеплялся за стражников, пока они не сбили его с ног. Последним спасался Деметрио, прижимая плащ к сильно кровоточащей ране. Стражники, кучер, ночной сторож и дознаватель, раненые и уцелевшие — все они спешили с криками на улицу, где стража, наблюдавшая за замком, была немедленно охвачена паникой и, не задавая лишних вопросов, разбежалась на все четыре стороны.

Конан стоял в коридоре один, рядом с тремя мертвецами. Он удобнее взял меч и направился в таинственную комнату. Дорогие шелковые драпировки покрывали стены, и повсюду стояли обтянутые шелком диваны с шелковыми подушками. Из-за тяжелой позолоченной ширмы на киммерийца смотрели глаза.

Конан обмер, зачарованный холодной классической красотой лица — красотой, заказанной смертным. Ни слабость, ни сострадание, ни жестокость, ни доброта, ни какое-либо иное человеческое чувство не отражались в чертах. Этот лик мог бы быть маской бога, созданной рукой художника, если бы в нем не угадывалась жизнь — ледяная, чуждая жизнь, какой Конан никогда не знал и постичь которую был не в состоянии. Он мимоходом подумал: насколько совершенным должно быть укрытое за ширмой тело, если лик блистает такой неземной красотой.

Но он мог разглядеть только изящной формы голову, которая слегка покачивалась из стороны в сторону. Полные губы раскрылись и выговорили одно-единственное слово, звенящее и вибрирующее, как колокольчик затерявшегося среди джунглей храма в далеком Кхитае. Оно принадлежало чужому наречию, забытому еще до того, как царства людей поднялись в своем блеске и величии, но Конан знал, что оно означало: «Подойди!»

И киммериец повиновался — с отчаянным прыжком и свистящим ударом меча. Нечеловечески прекрасная голова слетела с плеч, ударилась о край ширмы и откатилась в сторону.

По спине Конана заструился нот, ширма затряслась от содроганий тела. Несчетное количество раз видел киммериец, как умирают люди, но он и не подозревал, что агония может быть такой чудовищной, с такими неистовыми корчами и содроганиями. Ширма ерзала, качалась и наконец опрокинулась с грохотом к ногам Конана. И тогда киммериец смог увидеть того, кто за ней скрывался.

Теперь и его самого охватил ужас. Он со всех ног бросился прочь и не останавливался ни разу, пока башни Нумалии не исчезли далеко-далеко позади. Мысль о Сете и детях Сета, которые когда то владычествовали на земле, а теперь дремлют в своих мглистых гробницах под темными пирамидами, была гораздо страшнее любого кошмара.

За позолоченной ширмой лежало не человеческое тело, а сверкающее, с вернувшееся кольцами туловище огромной змеи.

Коптящие факелы бросали лишь хмурый свет в «Прожорливой глотке», где кутили, справляя свои ночные карнавалы, воры Востока. В «Глотке» они могли шуметь и пьянствовать, сколько их душе угодно, ибо почтенные граждане избегали бывать в этом квартале и ночные сторожа, подкупленные не совсем чистыми деньгами, не перегружали своим вниманием данный район. По узким, немощеным переулкам, мимо дурно пахнущих куч нечистот и вонючих луж бродили, качаясь, орущие, буянящие пьяницы. Сталь вспыхивала в тени, где был слышен пронзительный смех женщин и шум стычек. Свет пробивался из разбитых окон и широко распахнутых дверей. Запах перегара, и потных тел сочился из этих дверей, звон кружек, стук кулаков по неструганым доскам столов и — как удары в лицо — разрозненные отрывки непристойных песен.

В одном из подобных кабаков было особенно оживленно. Под низким, черным от копоти потолком гремел хохот. Здесь собирались висельники всех видов и родов, не только в лохмотьях и обносках, но и в роскошнейших одеяниях. Кутили здесь карманники с их ловкими пальцами, беспощадные похитители людей, искусные скалолазы — покорители фасадов зданий, хвастливые наемные убийцы со своими потаскушками, женщины, ярко раскрашенные дешевой косметикой, с пронзительными голосами. Отпетые жулики чувствовали себя здесь как дома и составляли большую часть публики — темноволосые, черноглазые заморийцы с кинжалом в рукаве и ложью в сердце. А кроме них — волки из полудюжины чужеземных стран, в их числе огромный гипербореец, молчаливый, опасный, с могучим двуручным мечом на боку — ибо в «Прожорливой глотке» мужчины носили свое оружие открыто. Кроме того, находился здесь фальшивомонетчик из Шема с горбатым носом и узенькой иссиня-черной бородкой. Косоглазая бритунская девка сидела на коленях гандерландца со светло-каштановыми волосами — он был из бродяжничающих наемников и сейчас находился в бессрочном отпуске, который взял у разбитой армии. И жирный висельник, чьи сальные шутки вызывали громовой хохот,— по профессии он был похитителем людей. Он явился из далекого Кофа, чтобы принести заморийцам (которые рождались с такой ловкостью в подобного рода ремесле, какая ему и не снилась) искусство красть женщин. Этот человек оборвал описание красоты одной из намеченных жертв, чтобы сделать смачный глоток вина. Затем обтер губы и произнес:

— Клянусь Бэлом, богом всех воров, я покажу вам, как надо красть женщин! Еще до рассвета я перетащу эту юную штучку через заморийскую границу, где ее уже поджидает караван. Три сотни серебряных o6eщаn мне один офирский князь за прекрасную молодую бритунку из лучшего дома. Я целые недели шатался переодетым в лохмотья нищего, выглядывая в пограничных городах что-нибудь подходящее. Да, она и впрямь девчушка как с картинки! — Он причмокнул губами, отсылая воздушный поцелуй.— И я знаю высоких господ в Шеме, которые отдачи бы за нее даже тайну Башни Слона,— пробормотал он напоследок, прежде чем снова обратиться к своему пиву.