Виктор Некрас - Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев

— Добро, княжич! Добро! — прогудел голос над головой.

— Вот, Вышата Остромирич! — отцов голос был отчего-то невесел. — Возьмёшься ли сына моего в войских науках наставлять? И в прочих иных?

И ещё виделись мамины глаза, отчего-то заплаканные.

— Чего же и не взяться, княже Владимир Ярославич? — весело отозвался тот же голос. — Да не сумуй, господине! Витязем будет сын твой!

Так помнилось, словно вчера всё это было.

И молодой кметь, только что договоривший, смолкший и чуть недоумённо глядящий на князя, вдруг показался Ростиславу знакомым.

Похожим на пестуна Вышату.

— Постой… — в лёгком замешательстве сказал Ростислав, словно это было сейчас самым важным. — Ты… ты ведь сын Вышаты?! Ян!

— Не Ян, — поправил кметь. — Верно, княже, сын я боярину, только не Ян. Путятой меня кличут.

Ростислав Владимирич коротко кивнул, довольный своей верной памятью.

— Я, княже, тебя тоже помню, — с лёгкой выхвалой сказал кметь. Сам он был младше Ростислава лет на пять, потому князь его не сразу и вспомнил.

С Яном же Вышатичем они вместе гоняли голубей семь лет — до тех пор, пока не умерли сначала отец Ростислава, Владимир, а после и дед — великий князь Ярослав Владимирич. Новый же великий князь, дядька Изяслав отвёл Ростиславу ростовский стол. Тогда и разошлись пути пестуна и воспитанника. Вышата остался в Новгороде, не посмев нарушить волю посадника Остромира. Они долго спорили, но отцова воля перевесила — посаднику был нужен помощник в Новгороде. А новым наставником стал гридень Славята, старшой отцовской дружины. И оставался при князе до сих пор.

— И когда же будет твой отец? — князь улыбнулся всё приветливее, что было для него совсем нетрудно — петухи на душе пели всё громче.

— Да должно быть в город уже въезжает, — простодушно развёл руками Путята.

Ростислав послушно поворачивался, поднимал руки и наклонял голову, помогая холопам облачать его в праздничное одеяние. Шитая золотом голубая чуга предназначалась не только для встречи беглого новогородского воеводы — для обедни.

Пасха.

Вышата и Порей на обедню успевали тоже — не было только времени им и их домочадцам с дороги в бане попариться. Ну да к богу можно в любом виде, он простит, а баня — это и после обедни успеется.

Князь набросил на плечи алое корзно, надел на голову шапку с красным верхом, и в этот миг со двора донёсся гам людских голосов и ржание коней.

Вышата и Порей прибыли.

Слуга просунул голову в полуотворённую дверь — вот как раз чего-чего, а ромейского напыщенного церемониала при дворе Ростислава не водилось — не с чего было. Нравы при волынском дворе были простые. Простые, но строгие.

— Звать ли, княже? — спросил слуга с достойным отстоянием.

— Зови, — отозвался князь, поворачиваясь к двери.

В сенях гулко отдались шаги, еле слышно скрипнула половица (князь чуть поморщился — сколько раз говорил челяди нерадивой сменить половицу), и в распахнутой двери возник рослый муж в дорожной сряде, всё ещё запылённый, хотя уже и умытый — на бороде ещё виднелись непросохшие дорожки воды.

Вышата Остромирич.

— Гой еси, Ростиславе Владимирич, — довольно улыбнулся беглый новогородский воевода.

Князь, тоже довольный, распахнул руки — обняться.

— Такие дела, княже Ростислав Владимирич, — вздохнул Вышата — колыхнулись огоньки на светцах.

Уже была и обедня и баня, уже был и торжественный общий пир для волынской знати и Ростиславлей дружины. Уже и домочадцы Вышатины спали, разместясь на первых порах в княжьем тереме. А князь и двое беглых воевод всё говорили. В терему их было четверо — сам князь, братья Остромиричи и гридень Славята, старшой Ростиславлей дружины, молча и умно поблёскивающий глазами из тёмного угла.

Славята молчал.

— Да, — вздохнул князь. — Круто солят Ярославичи. Да так, что бояре — и те от них бегут.

Не утерпел, уколол-таки князь воеводу. Любя уколол, в шутку, а всё одно — обидно!

У Вышаты на челюсти вспухли желваки, а простодушный Порей только захохотал, толкнув брата локтем в бок. Но стерпел боярин шутку от князя своего. Сжал зубы. Загнал куда-то в глубину рвущуюся неожиданную обиду.

Ростислав уже знал всё.

Род Остромира семь десятков лет стоял у кормила власти в Новгороде. Вскоре после кровавого и огненного новогородского крещения посадничья степень и тысяцкое в Новгороде досталось Добрыне, пестуну Владимира Святославича. Князь-креститель сохранял тысяцкое и посадничье за своим воспитателем, но после смерти Добрыни посадил на новгородский стол своего сына Вышеслава. Тысяцкое же перешло к сыну Добрыни, Коснятину.

Так и повелось — если не посадничье, то тысяцкое всё время было в руках Добрыниного рода. Вышеслава сменил Ярослав, потом случилась Великая Замятня — война Ярослава со Святополком, Ярослав захватил великий стол и посадником стал Коснятин. После смерти Коснятина на новогородский стол Ярослав посадил Владимира, Ростиславля отца. А по смерти Владимира посадником стал Остромир Коснятич.

Четыре года тому новый великий князь, Изяслав Ярославич утвердил на новогородском столе своего старшего сына — уже установился обычай. Остромир удержал тысяцкое. Вышата твёрдо надеялся получить вслед за отцом, тысяцкое, а то и посадничье, уверенно готовился воспринять власть над огромным и сильным городом, уже обогнавшим иные города Северной Руси и даже саму Ладогу. Потому и поддался Вышата на отцовы уговоры и не поехал с князем Ростиславом в Ростов. Но прошлой осенью тысяцкий Остромир погиб в походе на чудь, а князь Мстислав Изяславич, которому давно уже не нравилась огромная власть Добрыничей, настоял на вече передать тысяцкое иному городовому боярину. Да ещё и прибавил — вы-де, Добрыничи, не коренные новогородцы… Недовольных власть хоть тысяцкого хоть посадника всегда в городе хоть отбавляй, так и у Мстислава сторонники нашлись. И утекло тысяцкое из рук Добрыничей.

Тогда и глянул Вышата в сторону Волыни, и вспомнил про того, у кого пестуном был.

— Я ведь сначала думал, наставниче, что вровень с ними стал. Как дядя Вячеслав умер, Ярославичи меня во Владимире усадили, с Ростова свели. Почётный стол, только вот княжество — маловато. Я мнил — ладно, до времени. А потом дядя Игорь умер. Мне за ним смоленский стол надлежал. Ан нет — в Смоленске сейчас сыновец мой сидит, Ярополк Изяславич. Ну и где же я им ровня?!

Теперь молчал Вышата. Слушал, изредка отпивая сбитень, и поглаживая короткую бороду.

— Придёт день — они меня и с Владимира сгонят! — Ростислав стукнул кулаком по столу — подпрыгнули каповые чаши, плеснул на скатерть ядрёный хлебный квас. Вину и мёдам не было сегодня места на княжьем столе, разговор взаболь, без капли хмельного. — Кому-нибудь из сыновей их стол занадобится, Мономаху там, альбо Ольгу, и — будь добр, извини-подвинься, князь-изгой.