Людмила Музыка - Город духов

Сказать, что я удивился, означает, ничего не сказать. Я был в ступоре. Что значит — умирал десять раз. Она смеется надо мной? Но Лола не смеялась. Она просто не предполагала, что такой завсегдатай нижнего города, как я, излазавший здесь большую половину закоулков, не знает такой простой вещи.

В этом городе нельзя умереть!

Окончательно меня добило зашевелившееся тело Загра.

Это была даже не паника, а какой-то животный ужас. С меня словно сняли черную повязку. И я метался, как загнанный зверь. Где я оказался? Что могло произойти? Что это за проклятое Богом место? Кто эти люди, окружающие меня? Иногда ко мне приходили «друзья». И я смотрел на них своим вновь открывшимся зрением. Что же я видел? Забравшийся в свой защитный кокон и отгородившийся от всего мира писака с давно известными шуточками и бессмысленным взглядом, скучающая до тошноты стервозная бабенка в безвкусных платьях прошлого тысячелетия, разочаровавшийся в жизни старик, заливающий свой разум вином, чтобы тот не дай Бог не проснулся… И так все и вся. Мне хотелось кричать и биться головой о стены, хотелось крушить все вокруг. Почему я здесь? Кто посмел это сделать со мной? Как вырваться отсюда?

Я поклялся себе, что больше не поддамся влиянию этого засасывающего омута. Что меня больше не заставят забыть, кто я есть.

Я решил бежать.

Где-то в самом уголке моего сознания билась настойчивая мысль, что все бесполезно, но я гнал ее прочь. Нужно было что-то делать. Мой побег не был ни продуманным, ни организованным. Я просто собрал необходимые для похода вещи и двинулся к окраинам. Я шел сутки напролет, избегая прохожих. Иногда пользовался транспортом, а конца городу все не было видно. Улицы казались бесконечными. Я шел, пока не выбился из сил. А потом заснул на одной из скамеек.

Утром я проснулся в своей квартире.

Город словно издевался надо мной.

Тогда я просто вышел из своего дома в том, чем был и бросился бежать, не разбирая дороги. Мне было все равно куда, лишь бы подальше. Я бежал, потом шел, потом снова бежал. Не помню, сколько это длилось. Я старался не останавливаться, молясь только об одном — чтобы не заснуть. Но человеческие силы ограниченны. В бессилии я упал на землю и провалился в глубокий сон.

И снова проснулся в своей квартире.

Я пытался еще не меньше десяти раз. Выбирая разные направления, используя различный транспорт или без него. Но все заканчивалось одинаково. За это время я успел возненавидеть свой дом. От одного взгляда на эти привычные стены становилось тошно. Я разбил и разломал в нем все, что только смог. Только это все равно ничего не меняло.

Город не выпускал меня, заявляя права на свою собственность. И я ненавидел его за это.

После десятой неудачи я сдался.

Тогда я начал пить. Дни превратились в один бесконечный кошмар, в котором одна бутылка сменялась другой, а собеседники казались похожими, как близнецы. Или это был один и тот же человек? Не важно. Я не вылезал из нижнего города, меняя один бар за баром. Рядом все время вертелись какие-то новые знакомые и женщины, которых я даже не запоминал в лицо. Когда меня вышвыривали из одного места, я шел в другое. Если конечно мог дойти.

Не знаю, сколько это продолжалось. Но после очередной бутылки какого-то дешевого пойла меня осенило. А зачем я вообще живу? Оказалось незачем.

Тогда я решил покончить с собой. Оптимист. Можно сказать, мечтатель. Стоило вспомнить историю с Загром. Но я тогда уже не соображал. И на что я надеялся?

Оружие мне показалось не достаточно надежным. Наверное, какие-то воспоминания от встречи с осведомителем остались. Возможно, смерть здесь должна быть более «естественной». Что я имел в виду под этим понятием — сам не знаю. Я был так пьян, что даже не осознавал, что делаю. Повешение мне тоже почему-то не понравилось. И я решил броситься кому-нибудь под колеса. Вспомнить о том, что в городе нет автомобилей и тем более поездов, а только конный транспорт, удалось не сразу. И тогда мой выбор пал на бесконечное падение в бездну. То есть прыжок с самого высокого в городе здания. Но в центральную башню меня не пустили. Конечно, после того, как я заявил, зачем явился. Пришлось довольствоваться крепостной стеной одного из замков, благо, та была высотой не меньше двадцати метров. Зачем им такие в городе?

В общем, на стену я залез, потом посмотрел вниз и… протрезвел. Вспомнил, что высоты я с детства боюсь, и живу всегда не выше второго. А тут такое! Мысли о самоубийстве как не бывало. Но… Если честно, я до сих пор уверен, что это кто-то подстроил. У меня из-под ноги выскальзывает камень, и я лечу вниз. Кажется, я еще успел закричать. Потом была тьма.

Первым пришла мысль о глупости произошедшего. Взобраться на стену, чтобы прыгнуть вниз, а потом нечаянно упасть оттуда. Потом пришла боль. Врагу не пожелаю испытать этого. Болело все: с головы до ног. Я ощущал каждый мускул, каждую косточку так остро, что хотелось только одного — вернуться назад в беспамятство. Город наказывал провинившегося.

А потом чья-то прохладная ладонь опустилась на мой лоб. Я в жизни не испытывал ничего приятнее. Прохлада приносила некоторое облегчение. Потом вернулись зрение и слух.

Я лежал на спине с раскинутыми в стороны руками возле той самой злополучной стены. И она нависала надо мной, насмешливо ощерившись зубцами. Так мне тогда показалось. Вокруг было тихо. Этот район оказался не слишком многолюдным. Потом картину стены заслонила чья-то фигура.

— Как вы себя чувствуете? — спросил женский голос, и я удивился тому, сколько участия было в нем. Раньше казалось, что местные жители просто не способны на милосердие. Они могли любить, ненавидеть, дружить, завидовать, но сочувствие не испытывали никогда.

Наконец, мне удалось рассмотреть ее: невысокая, худенькая девушка лет семнадцати-восемнадцати, в простеньком сером платье. Она была бы какой-то незаметной, если бы не огромные глаза цвета ясного неба. Она смотрела на меня с грустью и пониманием.

Ее звали Флориана, и жила она на улице Желтого Дождя верхнего города. Это был один из самых отдаленных, а потому, самых тихих районов. Она редко покидала его. Редко знакомилась с людьми. Не потому, что не хотела. Просто, люди избегали ее. К ней никогда не приходили гости, никто не приглашал ее к себе. И она привыкла к своему одиночеству. Оно стало составляющей ее сущности. Я понял это, едва переступив порог ее жилища. Наверное, я был первым, кого она пригласила за долгое время.

У нее был милый уютный дом. Всюду висели картины, и я сразу заметил кисти и краски на специальном столике в углу. Она замечательно рисовала. Конечно, я не ценитель и плохо разбираюсь в живописи, но ее талант не нуждался в искусствоведах.