Роберт Говард - ВРАТА ИМПЕРИИ. Сага вольных городов

Острием меча он пробил кольчугу дикого всадника. Предсмертный вопль ужаса кочевника все еще отдавался эхом в голове кельта, когда он отсек занесенную над ним руку с кривой саблей. Брошенная пика вонзилась ему в грудь, но он, словно не замечая этого, взмахнул мечом и нанес сокрушительный удар по шлему, пробив его насквозь. Он увидел залитое кровью лицо с обезумевшими от ужаса глазами, и кочевник с диким криком рухнул с коня на землю.

Король вонзил острие меча в землю и остановился с гордо поднятой непокрытой головой, глядя на приближавшуюся к нему группу всадников в сверкающих доспехах. Тот, кто скакал впереди всех, натянул поводья так, что его белый конь встал на дыбы. Всадник громко расхохотался — вот так победитель встретился лицом к лицу с побежденным. Позади Кагала солнце садилось в море крови. Над его волосами, развевавшимися на легком ветру, поднималось что-то вроде сияния, и Байбарсу вдруг показалось, что он видит на голове кельта корону из червонного золота.

— Ну что ж, малик, — усмехнулся татарин, — те, кто пытался помешать предназначению Байбарса, лежат под копытами моих коней, и по ним я совершаю свое блистательное восхождение к империи!

Кагал рассмеялся, и кровь хлынула из страшной раны на горле. Подобно льву, он вскинул голову, подняв меч в королевском приветствии.

— Правитель Востока! — твердым голосом произнес он. — Добро пожаловать в содружество королей! К славе и божественному огню, к золоту и лунному туману, к величию и смерти! Эй, Байбарс, король приветствует тебя!

Внезапно он прыгнул и нанес страшный удар мечом. Ни конь Байбарса, который попятился и захрапел, ни его обученные охранники, ни его собственная ловкость не смогли бы спасти мамелюка от гибели. Сама Смерть спасла его — Смерть, настигшая кельта во время его прыжка. Рыжий Кагал умер в воздухе, и его тело рухнуло на седло Байбарса. Меч, зажатый в мертвой руке, описав дугу, скользнул по лбу эмира, оставив глубокий кровавый след, и вонзился ему в глаз.

Воины Байбарса вскрикнули, как один, и устремились к своему полководцу. Байбарс покачнулся в седле, побледнев от неожиданной боли. Кровь струилась по его пальцам, зажимавшим страшную рану. Пока его охранники бестолково суетились вокруг него, пытаясь помочь, он поднял голову и увидел единственным глазом, затуманенным от боли, Рыжего Кагала, застывшего мертвым возле ног его коня. На губах кельта застыла улыбка, а его огромный меч лежал на земле рядом с ним.

— Во имя Аллаха! — простонал Байбарс. — Я мертвец.

— Нет, ты не мертв, мой господин! — воскликнул один из его соратников. — Это рана от меча мертвеца, она достаточно серьезна, но не смертельна. А вот войска франков больше нет. Бароны убиты или захвачены в плен, а Крест патриарха повержен. Те из кочевников, что остались в живых, готовы служить тебе, как своему новому господину, с того мига, как Кизил-малик убил их хана. Арабы убежали, и Дамаск теперь тебе не страшен — Иерусалим наш. Теперь ты будешь султаном Египта!

— Я победил, — отозвался Байбарс, впервые в своей дикой жизни переживший потрясение. — Но я наполовину слеп, и какой смысл продолжать убивать этих христиан? Они будут приходить снова и снова, будут с радостью идти на смерть — такова их вера. Чего мы сейчас добились? Они непобедимы, и когда-нибудь — через год или через тысячу лет — они растопчут ислам и вновь наводнят улицы Иерусалима.

А в вечернем небе над залитым кровью полем страшной битвы уже загорелась первая звезда.

Когда-то я был Ханвульфом, странником. Не могу объяснить этот факт какими-либо таинственными причинами, да и не буду пытаться. Но в воспоминаниях моих не одна прошлая жизнь — многие. Любой нормальный человек порою вызывает в памяти образы детства, отрочества и юности. Моя память открывает мне образы, которые были Джеймсом Аллисоном в давно забытых веках. Не могу сказать, почему эти воспоминания принадлежат мне, как не могу объяснить мириады других феноменов природы, с коими ежедневно сталкиваюсь я и любой другой смертный. Но, лежа и ожидая смерти, а вместе с нею и освобождения от продолжительной болезни, я ясно и безошибочно вижу широкую панораму тянущихся за мною жизней. Я вижу людей, и каждый из них — я; я вижу зверей, и каждый из них — я.

Когда в этой жизни я стал человеком, моя память продолжала хранить смыслы всех моих прошлых жизней. Иногда Зверь затмевал во мне Человека, и тогда я ощущал, что между ними нет четкой границы. Сейчас, в веренице воспоминаний, я вижу тусклые сумерки, гигантские деревья первобытного леса, по мягкой земле которого никогда не ступала обутая в кожу нога. Я вижу там широкую косматую фигуру, что двигается неуклюже, но быстро, то прямо, то на четвереньках. Она роется под гнилыми бревнами в поисках гусениц и насекомых, подергивая своими маленькими ушами. Она поднимает голову и, задирая длинную верхнюю губу, скалит желтые зубы. Это — человекообразная обезьяна, и все же я узнаю ее родство с существом, теперь носящим имя Джеймс Аллисон. Родство? Нет, скорее, единство. Я — он, а он — я. Мое тело мягкое, белое, лишенное волос; его тело смуглое, крепкое и косматое. И тем не менее мы — одно, и в его слабом, неразвитом мозгу уже начинают шевелиться и трепетать мысли и мечты, незрелые, хаотические, мимолетные, но составляющие при этом основу всех возвышенных и величественных видений, впоследствии являвшихся людям на протяжении всех долгих веков.

Мое знание на этом не кончается. Оно заходит далеко, очень далеко, в незапамятные вереницы воспоминаний, куда я не осмеливаюсь углубляться; в пропасти, слишком темные и жуткие, чтобы в них мог погрузиться человеческий ум. Но даже здесь я осознаю свою личность, свою индивидуальность. Я утверждаю, что личность никогда не исчезает — ни в черной яме, из которой мы когда-то выползли, слепой, бурной и шумной, ни в той вечной нирване, в которой мы в один прекрасный день окажемся и которую я мельком заметил вдали, сияющую, как голубое сумеречное озеро среди бесчисленных звезд.

Но довольно. Я расскажу вам о Ханвульфе. О, это было давным-давно! Не осмелюсь даже сказать когда. Зачем искать жалкие человеческие сравнения, чтобы описать неописуемо, непостижимо отдаленные времена? За эти века земля меняла очертания не один, а дюжину раз, и многие поколения людей исполнили все, предначертанное им судьбой.

Я был Ханвульфом, сыном золотоволосого Эзира — того самого, что с ледяных равнин покрытого тьмой Асгарда рассылал по всему свету племена голубоглазых воинов в походы длиною в несколько веков, дабы они оставили свои следы в самых неожиданных местах. Во время одного из таких южных походов я и родился, потому я никогда не видел родных мест моего народа, где и ныне живет огромное количество северян в своих больших шатрах среди снегов.