Анастасия Титаренко - Когда вскипели камни

Самые крупные самородки истаяли, и расплавленное стекло глянцево поблескивало в чане. Брин подготовил формы и вооружился щипцами. Густая белая жидкость медленно заполнила выемки. Всего стекла хватило на девять стрел. Мальчишка, которому за хорошее поведение было позволено смотреть, открыл рот от удивления. Но как только мужчина закончил с формами, он вручил помощнику серебряную монету и выпроводил его вон из кузницы.

Удовлетворенный проделанной работой стекольщик подтащил старый потрепанный матрас кузнеца ко входу и улегся на него. Едва его голова коснулась пыльной ткани, Брин провалился в сон.

Спал он долго и беспокойно, ворочаясь на своей неудобной лежанке. Болты остывали, тихо потрескивая. Отдавали жар они так же медленно, как и нагревались.

Проснувшись на следующий день, Брин чувствовал себя разбитым. Наскоро позавтракав черствым хлебом с сыром, он принялся доводить арбалетные снаряды до ума. Молочно-белые прутья с легкостью выпадали из форм. Гладкие и блестящие, они все-таки были недостаточно ровными для стрельбы – слишком грубые, слишком неровные. Для того чтобы выровнять все бугорки и ямки, стекольщик заранее подготовил емкость с мелким песком. Шлифовка была очень утомительным занятием, утомительным и монотонным, но Брин не допускал в свою голову посторонних мыслей. Его и так мучила совесть за те гнусности, которые он творил раньше, и перспектива очередного грязного дела лишала его воли. Но нерушимая печать с горла никуда не делась, и выбора у него не было.

Когда последняя ровная и гладкая стрелка легла на кусок мешковины, солнце уже клонилось к закату. Брин не прерывался даже на еду – ему не терпелось поскорее закончить с этим, чтобы спрятать болты подальше. До тех пор пока Роу не прикажет пустить их в ход.

Стекольщик тяжело вздохнул, встал, хрустнув коленями, и помассировал ноющие запястья. Невкусно поужинав все тем же хлебом с сыром, он вернулся к своей работе. На то, чтобы приладить оперение, ушло совсем немного времени.

Осталась последняя проверка. Неторопливо достав арбалет из своих пожитков, которые были сложены в жилом углу кузни, мужчина до предела взвел тетиву, вложил гладкую белую стрелку в ложе, выбрал цель – старую разлапистую вишню в ста шагах от себя – и выстрелил.

Нежно прошелестев, стрела впилась в дерево.

Не рассыпалась.

Брин снова вздохнул.

В этот раз как никогда сильно ему хотелось, чтобы хозяин допустил ошибку в своих расчетах. Но этого снова не произошло.

Богатая обстановка заставляла Лина нервничать. Он всегда чувствовал себя неловко в присутствии людей, которые были выше его по статусу и не стеснялись это демонстрировать, но сейчас все было еще хуже. Хозяйка дома – худая бледная женщина лет сорока, одетая в нарядное синее платье, бегала вокруг него и кудахтала как курица. Предложения выпить меда, вина, съесть чего-нибудь, присесть отдохнуть и чувствовать себя как дома, сыпались на юношу, как горох из лопнувшего мешка, и доставляли примерно столько же удовольствия. Лин чувствовал себя козявкой, чей камень перевернули любопытные, и испытывал острое желание куда-нибудь спрятаться. Но деньги, обещанные за его помощь, были очень нужны. А дело оказалось действительно щекотливым. На изящной резной лавке возле окна сидела миловидная девушка лет пятнадцати и стыдливо рассматривала носки своих нарядных сапожек. Эйла, кажется, так ее назвала хозяйка дома, имя которой целитель так и не смог запомнить, была единственной дочерью в этой семье, радостью, сокровищем и инвестициям в будущее. Потому что на это сокровище положил глаз один очень знатный господин, который хоть и не отличался завидным богатством, но блистал высоким титулом (на этих словах Квочка, как ее мысленно окрестил Лин, понизила голос) и стал бы идеальной партией для Эйлы. Если бы не одно «но». Бдительная мать, изрядно обеспокоившись, заметила, что у ненаглядной крохи не наступили женские дни.

Эйла, дивная белокожая красавица с нежными завитками золотисто-рыжих волос, россыпью веснушек, трогательно подчеркивающих ее пронзительно синие глаза, и тоненькими белыми пальчиками, которые так и хотелось поцеловать, покраснела и погрузилась в еще более внимательное изучение своей обувки.

А ее мамаша все тараторила и тараторила про честь семьи, непозволительные связи и прочее в том же духе. В конце концов терпение целителя лопнуло.

– Госпожа, мне все предельно ясно. Вы не могли бы выйти? Какой бы ни была проблема вашей дочери, решение ее потребует деликатности.

Квочка захлопнула рот так резко, что ее зубы клацнули.

– Оставить свою дочь наедине… С мужчиной… – испуганным шепотом проговорила она.

Лин утомленно вздохнул.

– Кажется, вы только что битый час распинались о том, что уже недоглядели, так к чему это все? – Он развел руками.

– А вы будете ее, ну то есть… Увидите ее… Ну… Она будет обнажена? – Женщина аж зажмурилась, так ей не хотелось это произносить.

Бедняжка Эйла, казалось, сейчас сожжет и резную лавочку, и добрую половину комнаты, так пылали ее щеки. Но девочка мужественно молчала, не смея перечить ни матери, ни незнакомцу, от которого зависела ее судьба.

Лин сначала внимательно посмотрел на рыжеволосую красавицу, потом на ее иссушенную мать.

– Возможно, этого не потребуется, – сжалился он. – Но выйти вам все-таки придется. Я не могу… работать, когда мне мешают посторонние.

– К-к-конечно, – выдавила из себя хозяйка. – А я пока пойду и… Пойду… – Она выскочила из комнаты и прикрыла за собой дверь.

Лин облегченно вздохнул. Он подошел к девочке и присел перед ней на корточки, стараясь поймать ее взгляд. Эйла казалась ему гораздо младше его самого, такой маленькой, словно их разделяла целая жизнь. И она действительно была на диво хорошенькой. На одно мгновение юноша позволил своему воображению заменить лицо Айнен невинным личиком девушки в своих по-прежнему смущающих воспоминаниях и тряхнул головой, отгоняя наваждение.

– Эйла… Это очень важно. Честно мне скажи, ты была с мужчиной? – Лин взял девочку за подбородок и повернул к себе, чтобы поймать ее взгляд. – Я никому не скажу.

Эйла посмотрела целителю в глаза и смешно зажмурилась, стараясь не плакать.

– Нет, – практически беззвучно выдохнула она. – Нет, но мама мне не верит. Никто мне не верит, и никогда меня не слушает! Нет… Я бы никогда… Я боюсь… – и все-таки заплакала.

Лин подождал, пока прекратятся осадки.

– Я тебе верю. Такое бывает. А теперь встань и постой немного смирно, хорошо? – Он встал на ноги и отступил на шаг, давая девочке возможность распрямиться.

– А больно не будет? – всхлипнула Эйла.

– Нет, я просто посмотрю, что с тобой… Просто посмотрю особенным образом, – успокоил ее целитель.