Марина Дяченко - Магам можно все (сборник)

Она берет звезду в руки. Звезда покрыта серебряной шерсткой, и вот открываются два вишневых глаза, улыбаются принцессе Юте… Юта улыбается в ответ, золотые рыбки рукоплещут красными плавниками… Дивный зверек-звезда открывает ротик…

Ротик оборачивается вселенской дырой.

Юта не успела даже закричать, а ее уже тянуло в немыслимую слюнявую пасть, а с нею рыбок и звезды… Она цеплялась за небо, небо рвалось, как мешковина, Юта даже слышала треск… Мир сворачивался рулоном, но судорожно бьющаяся принцесса все время видела боковым зрением девочку, спокойно сидящую на стуле. Девочка пришивала к подвенечному платью черные пуговицы.

— Юта!!

Ее дернуло в сторону. Девочка на стуле удивленно подняла голову, но в этот момент Ютино лицо обожгла пощечина, голова ее мотнулась назад, и все пропало.

— Юта!!

Еще удар. Юта вскрикнула и попыталась оттолкнуть того, кто цепко держал ее в обьятиях, но не отпускал, а тряс ее и теребил, и она то и дело ударялась лицом о его грудь.

— Н-нет… — выдохнула она.

Тот, кто держал ее, замер. Юта сумела отстраниться и посмотреть на него — Арман. Он показался ей разъяренным — бледный и даже, кажется, вздрагивает от гнева.

Она не придумала ничего лучшего, как разрыдаться. Арман подержал-подержал ее, да и отпустил.

— Запри меня, — она всхлипывала.

— Запру, — обещал он устало.

— На три замка…

— На четыре.

— Можешь побить меня, если хочешь…

— Побью…

— Нет, правда, я заслужила!

— Заслужила. Ну хватит, не плачь.

— Мне плохо… Голова…

— Пройдет.

Он осторожно уложил ее на соломенный тюфячок. Она еще раз всхлипнула и спросила шепотом:

— Что это было, Арман? Кто и зачем сделал эту вещь?

Арман пожал плечами:

— Никто не знает… Одно время такие штучки было принято дарить врагам на большие праздники. Та, что в сокровищнице, погубила невесть сколько жизней… Может быть, это растение или животное. Может быть, это сосуд для кого-то алчного, стремящегося пожирать и пожирать… Я уж было распрощался с тобой, Юта.

Глаза ее от ужаса сделались огромными, как у всеми признанной красавицы.

Некоторое время после истории с четками Арман не отходил от Юты ни на шаг.

Ему это было странно и непривычно, да и она чувствовала себя не в своей тарелке. И все же Арман твердо решил не упускать ее из виду — мало ли что может случиться, а ведь он за нее отвечает.

Он за нее отвечает. Ну ни бессмысленное ли сочетание слов? Он в жизни ни за кого, кроме себя, не отвечал. Но очень уж страшным был путь по лестницам и коридорам, когда он спешил ей на помощь — и боялся опоздать…

Впрочем, пади принцесса жертвой несчастного случая — разве это не избавило бы Армана от лишних хлопот? Разве вопрос мучительного выбора, который никто не отменял, не исчерпался бы сам собой?

Он занес волшебные четки далеко в море и утопил в глубокой впадине. Возвращаясь, он терзался тревогой — в какую переделку принцесса угодила на этот раз? Но она встречала его, стоя на башне, и темный балахон ее развевался, как пиратский флаг.

Больше он никуда надолго не вылетал.

В кладовой нашлись иголки с нитками. Иголки пришлось долго драить песком, но Арман был рад — все какое-то занятие для Юты.

Потом она села шить. Он сидел напротив и ревниво наблюдал за этим непростым процессом. Принцесса то и дело роняла иголку, прыскала со смеху и под конец ухитрилась пришить край полотна к подолу хламиды.

— Чему тебя учили во дворце? Чем ты собираешься порадовать будущего мужа?

Она раскромсала полотно ножом — только в центре оставила целый лоскуток, остальное — лохматая бахрома. Скрутила бахрому в живописные жгуты, приспособила в центре веревочный бантик и, ловко орудуя камнем вместо молотка и железной шпилькой вместо гвоздя, укрепила произведение над камином. Шпилька прочно вошла в щель между камнями; со стороны все вместе смотрелось, как экзотический цветок.

Арман удивился. Юта вздохнула насмешливо:

— Вряд ли какой-нибудь муж захочет этому обрадоваться. Как ты думаешь?

— По-моему, великолепно, — признался Арман.

Через несколько дней она спросила, вертя иглой:

— Помнишь, ты признался, что написал те строки, про тень?

— Да? — Арман, кажется, думал о своем.

— «Моя тень лежит в скалах, маленькая, как зрачок мышонка…»

— Ах, это…

— Разве ты видел, какой у мышонка зрачок?

— Нет. Попробуй поймай мышонка, да еще посмотри ему в глаза!

Она продолжала вертеть иголкой, не глядя на шитье. Взгляд ее подернулся некой пеленой — она казалась растроганной и озадаченной одновременно.

— Арман… Ты не мог бы мне объяснить, вот… Ну, с чего бы это тебе сочинять подобное… ну, стихи, что ли?

Арман поднял брови:

— Стихи?

Юта развела руками:

— У нас во дворце был придворный поэт, он писал стихи на праздники и сочинял по заказу любовные послания… Но то было другое. «Благодеяния, светочу дивному много подобны»…

Оставив полотно, она вдруг подалась вперед:

— Арман, ты огромный, огнедышащий ящер… Ну что тебе до зрачка мышонка?

Он пожал плечами:

— Тебе не нравится?

— Нравится, — отозвалась она тихо. — Очень.

Помолчали.

— По-твоему, стихи, это как? — спросил Арман тоном провокатора.

Юта воспряла, вдохновленно сверкнув глазами:

— Это то, чего нельзя увидеть, можно только почувствовать…

— Хорошо, — сказал он серьезно. — Вот я говорю: «лепешка растворяется в моем животе». Это стихи.

Юта, которая к этому времени уже парила в эфирных высях, чуть не поперхнулась от возмущения.

— Ерунда! При чем здесь лепешка!

— Но ведь я никогда не видел, как она растворяется. Но уж зато чувствую это великолепно!

Некоторое время Юта пыталась прислушаться к тому, что происходило в ее животе. В задумчивости укололась иглой, сунула пострадавший палец в рот и попросила смиренно:

— Не притворяйся, пожалуйста. Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Если бы ты сказал: «вот рассвет ласково прикоснулся к морю», или «вот калидон нежно поцеловал подругу»…

Юта прервалась. Новая мысль, неожиданная и дерзкая, заставила ее замереть с открытым ртом.

— Арман… — спросила она шепотом. — А ты кого-нибудь когда-нибудь… целовал?

Она смотрела на него в упор и глаза ее оказались карими, с черными ободками по краям. Как обручи, подумал Арман.

В детстве он любил забиваться в темный уголок и там тихонько мечтать о чем-то неясном, расплывчатом, но бесконечно добром и ласковом. Наверное, так он представлял себе мать, которую не помнил. Доведя себя до счастливых слез, он нежно гладил кого-то, кто был виден только его заплаканным глазам, и ощущал, как этот кто-то ласкает его и целует… Слюнявое детство без женской ласки! Правда, сентиментальные приступы с возрастом быстро прошли.